Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Вялыми, некрепкими хлопьями падал снег. Небо с каждым днем выше становилось. Подул ветер, весной запахло. В один из таких дней, когда идет борьба зимы с наступающей весной, с весной еще только чувствуемой, но не видной, Марка в степь потянуло. На рассвете следующего дня Степан подвел к дому своего конька. Таня — она держала мужа под неусыпным контролем — вышла на крыльцо:

«Куда ты так рано?» — спросила она мужа.

«Это для Марка», — ответил Степан, подтягивая подпругу. «Он с вечера просил дать ему коня».

Таня заглянула к брату. Марк был уже почти готов. Степан дал ему свой полушубок и сапоги. Хотела она спросить у него, да брат посмотрел на нее так, что лучше не спрашивать: не ответит! Сунулась она в каморку матери, но тетка Вера спала, и дочь не стала ее будить. Вернулась во двор и пока Марк не вышел, наказ мужу давала:

«Не пускай его одного. Езжай за ним. Куда он, туда и ты».

«Да чего я буду хвостом за ним тягаться?» — сердился Степан. «То ночью ты поднимаешь, чтоб я к нему шел поговорить, а он меня прогоняет, то теперь заставляешь ехать за ним, а я знаю, что он не хочет моей компании. Все вы, Суровы, какие-то малохольные».

Степан, чуя в жене тревогу, за плечи ее обнял:

«Это просто удивительно, какая ты стала беспокойная», — сказал он. — «Ну, чего ты боишься? Марк кости хочет поразмять, так вечером и сказал. Приведи, говорит, коня, кости размять хочу».

«Не говори, не говори!» — настаивала Таня. «Поезжай и ты с ним. И тебе кости надо размять».

«Да зачем? Человек хочет быть один», — сопротивлялся Степан. «Я свои кости целыми днями мну, и мне променаж не требуется».

«Молчи, глупый! Нельзя ему одному. Посмотри, глаза у него какие! Больной он, совсем больной».

«Глаза, больной — всё это ерунда! Глаза у всех у вас, Суровых, на свинчатки похожи. Растопили свинец и брызнули вам вместо глаз».

Видя, что жена собирается заплакать, Степан примирительно сказал:

«Ну, не плачь. Поеду я за ним, как тот Санчо Панчо. Поеду, не смотри так на меня своими свинчатками».

К тому времени, когда Марк выехал со двора, появился и Степан. Был он теперь на огромной, худой кобыле, у которой все ребра проступали наружу, и по ним можно было протрещать палкой, как по деревянной изгороди. Кобылу эту он взял из колхоза. Вислоухий, неопределенной масти конек под Марком не блистал красотой, но все-таки конского обличья не потерял, ребрастое же сооружение, на котором теперь ехал Степан, трудно было принять за коня. Широко расставляя ноги, это сооружение торопилось, чахоточно покашливало, страшно вздыхало, но двигалось, вызывая в Марке жалость. В выпирающих ребрах, в уныло опущенной голове и в широко расставленных ногах с запущенными копытами виделись ему длинные дни и ночи, когда конь стоял у пустой кормушки, от голода грыз дерево досок, может быть, подавал свой голос, напоминая людям, что надо же коню есть, и если нет овса, то дайте хоть сена, хоть соломы. Люди стонут в колхозах, а вместе с ними уцелевшая животина страдает. Лошадям не лучше, чем людям, много хуже, но протест свой они могут только тем выразить, что сдохнуть. «Колхозы, как библейская тощая корова», — думал Марк. «Пожирают тучных коров, а сами остаются худыми, полудохлыми». Спросил:

«Откуда такие кони, Степан? Можно подумать, что где-то поблизости есть заведение, в котором лошадей переделывают в таких одров».

Степан толкнул каблуками ребрастое страшилище, поехал рядом.

«Такое заведение, Марк, теперь везде. Что ни колхоз, то заведение», — сказал он.

«Неужели совсем не кормят?»

«Кормят. Соломой с крыш. Когда сено надо было косить, заседания шли. Время сенокоса прошло, остались без сена. Овес людям на паек дают, лошадям его не перепадает. Эта кобыла еще ничего, а другие кони, так те уже лежат и с места не поднимаются. К весне подохнут».

Доехали до ветряных мельниц. Крыльями они не махали — молоть нечего. Из двери той мельницы, у которой они остановились, выглянул мельник — жил он в хате рядом, а мельницу для выгонки самогона приспособил.

«Тебе куда ехать?» — спросил Марк у Степана.

«С тобой. Хочу проехаться по степи».

«Проехаться тебе так же хочется, как приходить ко мне ночью разговаривать», — сказал Марк. «Я видел, как Таня потрошила тебя во дворе. Поезжай по своим делам, я скоро вернусь».

Не дождавшись ответа, он толкнул коня так, что тот присел на задние копыта, а потом наметом взял по заснеженной дороге. Немного неуклюжий на земле, Марк в седле сидел ловко, приросши.

В предвесеннее время степь бывает вовсе безлюдной. По проселкам снег нетронутый — ни колесо по нем не прокатилось, ни полозья санные не потревожили, ни людская нога не прошла. Ехал Марк час, ехал два часа, а картина не менялась — белая равнина сливалась с белым небом, и это всё. Увидел темное пятно — волк. Стоял одинокий, от стаи отбившийся волк, в сторону дороги мордой повернувшись.

Зачем понесло его в степь, Марк не мог бы сказать, но скорее всего это в нем заговорила воля к действию. Степь, да еще зимняя — нечего в ней делать человеку. А Марк чего-то искал, хоть если спросить его — чего ищет? — не мог бы ответить. Побывал на зимовнике деда Прохора — там теперь совсем пусто было. Хата развалилась, овчарни разнесло ветром, вербы, что тут когда-то росли и издали видными были, исчезли. Голое, мертвое место. Искал он холмик за овчарней, но и от него ничего не осталось. Потом на курганы поднимался. Степные балки, снегом заваленные, объезжал. А то останавливался, снимал шапку и к ветру прислушивался. Ездил он по степи вовсе без дум, но это как раз то и было, ради чего он в степь потянулся. Природа-мать позвала его, и Марк к ее силе, не думая о том, приобщался, как приобщался он к ней в своем, теперь уже далеком, детстве.

Ночь застала его на обратном пути, а Степана на выезде из села. Темно было, тьма всё поглотила. С четверть часа ехал Степан от ветряков в степь, а потом остановился: неизвестно, куда ехать. Ветер поднялся, начал выть, словно на похоронах ведьм, но, как часто в тех местах бывает, вдруг падать начал и скоро стало тихо.

Ребрастая кобыла Степана норовила повернуть назад. Она волновалась, что-то чуяла. Всмотрелся Степан и увидел: далеко в степи утонувшей во тьме, то появляются, то исчезают зеленые огоньки. Большая волчья стая. А там, в степи, Марк. Безоружный, беспомощный. Надо скакать к селу, поднимать людей на помощь. Степан повернул ребрастую кобылу, и она прытко, из последних сил, взяла рысью. Но разбежаться не успела — резким рывком поводьев Степан остановил ее. Прислушивался. Ему показалось, что он уловил далекий свист, приходящий из тьмы. Свист повторился. Потом опять и опять. С каждым разом ближе, слышнее. Надвинулась смутная тень всадника, в темноте его не разглядеть.