Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

В то самое время, когда Марк пришел к Родионову, Ежов докладывал Сталину:

«Не признает вины. При аресте смертельно ранил начальника управления НКВД».

«Как он ведет себя теперь?» — спросил Сталин.

«Плохо», — сказал Ежов. «Клянется, что оторвет и выбросит собакам головы чекистов».

Сталин улыбался в усы. Он знал этих буденновцев с их неудержимой горячностью. Детски не расчётливы. Если так ведет себя, значит не чувствует вины, не боится. Не пробует хитро защищаться, попросту дерется.

«Я думаю, что он может быть освобожден», — сказал Сталин.

«Он смертельно ранил ответственного работника НКВД. Здесь, в Москве, избил следователя», — напомнил Ежов.

«Мы наградим орденом начальника управления НКВД, если он умрет», — сказал Сталин. «Гони в шею следователя. Что это за следователь, которого арестованный может избить? Сурова освободи и сделай так, чтобы он ушел от тебя без обиды».

Битва Корнея со следователем в Москве, о которой говорилось у Сталина и Ворошилова, действительно произошла. Следователь работал строго по инструкции: арестованный должен признаться, это всё. Был он молодым тридцатилетним силачем, делающим карьеру на выбивании показаний. Когда привели к нему Корнея, он с этого и начал. Желая показать арестованному, что тут с ним шутить не будут, а может быть и в отместку за товарища, головой которого Корней проверял прочность стены, он подошел и дал ему зуботычину. Всхрапнув от неожиданности и ярости, Корней ответил ему пинком под подбородок. Следователь обучался боксу, был молод, силен, как бык, и дорожил установившейся за ним репутацией. Он пустил в ход свое мастерство. Охрана в соседней комнате слышала побоище, но здесь это было обычным делом — следователь допрашивает арестанта. Он был ловчее, наносил два и три удара, а Корней отвечал одним, но таким, что он каждый раз отлетал от него на несколько шагов. Чекист схватил стул, рывком разорвал его на части. Занеся над головой ножку, пошел на приступ. Обезумевший Корней наклонил седеющую голову, изо всех сил рванулся навстречу и ударил головой в живот чекиста. Тот, скошенный страшным ударом, повалился на пол, беззвучно трепетал, пузыри розовой пены взбухали у него на губах.

Тяжело дыша, Корней вышел в соседнюю комнату, и тут только охрана поняла, что произошло нечто необычное. Следователя унесли, а Корнея избили до полусмерти и заковали.

Когда Марк еще был у Родионова, Корнея взяли из камеры, сняли с него наручники и привели в какую-то комнату на третьем этаже. Он остановился у двери. Грязный, изорванный мундир, ободранный от всех орденов и знаков различия, был теперь слишком просторным для него. Лицо пересечено кровавым рубцом. Седые волосы на подбородке, на шее.

«Опять бить будете?» — прохрипел он.

Человек в штатском, которого он до этого не видел, подошел, взял его под руку, повел к столу.

«Это чудовищное недоразумение, товарищ Суров», — сказал он, усаживая его в кресло. Потом, театрально воздев руки, продолжал: «Товарищ Ежов потрясен, буквально потрясен тем, что с вами произошло. Он лишь сегодня узнал, что вы здесь. Не хотел бы я быть на месте тех, которые избивали вас. Они уже арестованы».

Он наклонился к плечу Корнея, шептал: «Вы знаете, враг проникает даже в органы. Хочет под прикрытием органов НКВД уничтожить лучшие кадры».

Потом, опять подняв голос:

«Товарищ Ежов сожалеет. Глубоко сожалеет, что всё это случилось. Ваши революционные заслуги, ваша партийная активность ему хорошо известны».

Корней рассматривал сладкоречивого чекиста. Сначала в его глазах была настороженность — ждал новой атаки. Потом удивление. Потом насмешка. Он понял. Прервал излияния чекиста:

«Ежов сожалеет?» — спросил он. «Помнит мои революционные заслуги? Ваши бандиты не думали о моих заслугах, когда били. Вы врете и знаете, что врете, да только не умеете вовремя остановиться. Ежов ликвидировал много моих товарищей, почему ему сожалеть, когда дело касается меня? Блюхера убили, я ему по революционным заслугам сапоги должен бы чистить. Что касается партийной активности и всё такое-прочее, то все эти слова не по адресу. В последние годы я даже газет не читал. Скажите Ежову, чтоб он свернул головы своим бандитам, это будет лучше, чем потрясаться. Я думаю, что вы преувеличиваете мою глупость. Думаете, небось, что красными словами можете обкрутить меня вокруг пальца».

Пока Корней говорил, человек бегал по комнате, размахивал руками.

«Товарищ Суров, не будьте таким… горьким. Мы — ваши друзья, верьте мне», — сказал он, прижимая обе руки к груди.

Корней поднял левую бровь, правую он поднять не мог, так как она была пересечена кровавым рубцом. Сказал:

«Спаси меня Господи от таких друзей. Давайте ближе к делу. Вам приказали освободить меня. Я знал, что друзья не оставят меня в беде. Нет нужды бегать вокруг меня, как вы это сейчас делаете. Я не могу стать врагом советской власти и партии. Прожил мою жизнь с ними, а на старости лет любовниц не меняют».

«Хорошо, пусть будет по вашему», — сказал ласковый чекист и вышел из комнаты.

Под утро Марк вернулся в гостиницу на Балчуге. Присел на кровать, закурил. В дверь сильно постучали. За дверью Корней — тонкий, непривычный. Мундир без нашивок, но вычищенный и выглаженный.

«Тут наш поскребыш обитает?» — спросил он. Спросил весело, а сам был взволнован. Марк молча протянул руку, коснулся сизого, теперь припудренного шрама на лице брата, потянул его за рукав в комнату. Корней увидел в Марке что-то такое, что должно было быть немедленно прогнано. Толкнув его в грудь, он совсем весело крикнул:

«Это пройдет. На мне, как на собаке, все заживает… От Панаса иду, он твой адрес дал».

Корней говорил весело, а сам строгими, испытывающими глазами в Марка всматривался. Посуровел в лице, сказал:

«Не стыдись и не бойся. Всяко в жизни бывает». Потом стал опять веселым, словно стряхнул с себя то, что нести не хотел. Сказал: «Все проходит, Марк, всё проходит, братень ты мой дорогой. А шрамы — что о них говорить? Лучшее украшение настоящего мужчины». Но и тут Корней не скрылся за своей веселостью. Опять стал совсем нахмуренным и сел на край кровати. Устало оперся ладонями о ее края и подняв худые теперь плечи, сказал:

«Привет я тебе принес. Грустный привет. От Вавилова. Два дня его со мной в камере держали, а потом… Нет больше Вавилова. Он хотел Сталина убить».

Для Марка в этот час все людские лица в одно огромное лицо собрались. Только что это огромное лицо черты Корнея имело. Сказал он о Вавилове, с чертами Корнея лик Вавилова соединился. В мыслях его вихрь кружился и в нем лица — болью искаженные, шрамами покрытые, горем переполненные. От этого мысленного вихря Марк потом покрылся, шагнул к брату и обнял его.