Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Общая участь не миновала и попервоначалу уцелевших героев гражданской войны. И они теперь не были нужны Сталину. Легендарный Ковтюх не дался — убили. Погиб Дыбенко, краса и гордость революции. Выбросился из окна и разбился насмерть Алкснис — воздушный главнокомандующий. «Последний полет», говорили о нем.

Девятый вал осатанелости захлестнул и тот далекий военный округ, в котором был Корней. Аресты. Одинокий Корней каждого своего командира и бойца почитал за родного сына и смирно принять их беды не мог. Требовал вызова в Москву, писал Сталину. Ответ пришел нежданный, негаданный. В штаб явились чекисты. Арест по приказу из Москвы. Командовал низкорослый, плюгавый человечек в высоких чинах.

Корней покорился бы — что поделаешь? — но дело испортил сам чекист. Кабинет Корнея был обыскан, личные бумаги связаны в пачку, служебные вручены начальнику штаба. Во всё время обыска, Корней стоял у окна, повернувшись спиной к чекистам. Плюгавый человечек, в петлицах которого было больше ромбов, чем в петлицах Корнея, грубо толкнул его, требуя повернуться.

«Ты знаешь, будь поосторожнее», — тихо сказал Корней. «Мал ты толкать меня».

«Подумаешь, птица какая», — развязно ответил чекист. «Сними-ка свои украшения», сказал он. Корней не понял. «Ордена давай!», приказал чекист. «Ишь, позолоты сколько на себя навел, как петух украсился!»

Может быть, и на этот раз Корней стерпел бы, но чекист протянул руку и взялся за ордена. У Корнея потемнело в глазах; тут уже не ему одному оскорбление наносилось, а всем, кто честной кровью ордена заслужил. Всё произошло мгновенно, люди, бывшие в комнате, даже удивиться не успели. Корней подхватил подмышки плюгавенького многоромбового чекиста, с размаху припечатал его головой стену. Бросил обмертвевшее тело на пол и вытер руки, словно что-то грязное только что держал.

Чекисты набросились на Корнея, били его рукоятками наганов. Окровавленного, так и не сняв орденов, увезли из штаба.

Через два дня в газетах было написано, что Корней Суров разоблачен, как враг народа. В частях были собрания. Единодушно голосовали за резолюцию, требующую его смерти.

Несколько месяцев от Корнея не было писем. Потом Иван прислал пакет, а в нем военная газета с резолюциями, требующими казни Корнея Сурова. Скрыв правду от матери, Марк уехал в Москву.

Дней через десять в огромном кабинете Ворошилова с величественной старинной мебелью можно было видеть Родионова. Он теперь был командующим военным округом. Разговор шел о Сурове.

«Что я могу сделать?» — разводил руками нарком. «Сталин запретил вмешиваться в дела НКВД. Там царем и богом Ежов. Мое слово ему, что слону дробина».

Родионов постарел, но был всё тем же кряжистым Панасом из степного села — медлительным, немногословным, упрямым.

«Вы, Клим Ефремович, лучше моего знаете, как ему помочь», — сказал он. «Ведь не помочь, значит предать. Подумать только, что делается! В моем округе половину командиров пересажали».

«В твоем округе! Да знаешь ли ты, что тысячи и тысячи командиров арестовано?»

«Что же это, Клим Ефремович? Ведь всю армию силы лишат!»

«Ты думаешь, я знаю?» Ворошилов говорил, а сам глаза прятал. «Ты думаешь, если я нарком и член политбюро, то это что-нибудь значит? Я не могу ничего остановить. Коссовского до полусмерти били, беззубым оставили. Уварова изуродовали, как бог черепаху. Что я могу поделать? Принесут приговор Сурову — подпишу. Мое дело сопливое».

«Мы должны Корнея вырвать», — сказал Родионов. «Не можем же мы быть сволочью».

«Можем», — сказал Ворошилов. «Даже очень можем».

«Должны помочь», — сказал Родионов. «Обязаны».

«Ах, не говори ты мне — должны, должны!» — воскликнул Ворошилов. «Если бы это от нас с тобой зависело, он в тюрьму не попал бы. Между прочим, он старается сделать себе хуже. При аресте ранил какого-то ежовского архангела. На Лубянке открыл такую баталию, что его в кандалах держут».

Родионов представил себе Корнея в кандалах и поморщился. Сказал:

«Легко понять Корнея. Грудь в орденах, тело в ранах, а тут всякая мразь издевается. Это правда, что он при аресте какую-то… личность стукнул, но в Москве не он драку начал. Я наводил справки. Следователь его ударил, он ответил».

Ворошилов посмотрел в список людей, ожидающих приема:

«Младший Суров опять в приемной сидит. Упрямый, как все вы ставропольцы, черт бы вас побрал. По твоей просьбе ему пропуск сюда дали».

«Марк это», — сказал Родионов. «Ты, Клим Ефремович, его должен помнить. Посылал учиться».

«Научил на свою голову», — сказал Ворошилов, думая о другом.

«Хороший парень», — сказал Родионов. «Помоги ему, товарищ нарком. И мне помоги. Корней мне вроде брата доводится».

«Я помню», — сказал Ворошилов. «Наш поезд белые перехватили. У Донца это было. К счастью, полк Сурова был неподалеку, выручил нас. Суров тогда к вагону подъехал. Чертовски красивый был парень. Ранили его в ногу, кровь заскорузла на ноге и на конском боку, сам горячий, как черт, а конь под ним бешеный».

Ворошилов резко встал с места:

«Пошли к хозяину, нельзя же так, в самом деле! Может быть Сталин нам обоим по шеям надаёт, но, всё равно, пошли!»

Они быстрым шагом прошли через приемную. Марк стоял у стены. Поднялся вместе с другими при входе наркома. На ходу, Родионов сказал ему:

«Зайди вечером».

Голубой мерседес Ворошилова пронесся в сторону Кремля.

Вечером Марк пришел к Родионову в жилой правительственный дом на берегу реки. Ушел он от него, когда кремлевские часы пробили полночь. Родионов, провожая, сказал:

«Надеюсь, что мы вытащили Корнея из беды. Но разве можно ручаться?»

Марк понимал его. В осатанелое время ни за что ручаться и ничему верить нельзя. Даже неясно выраженному обещанию Сталина верить нельзя. Он мог обещать и тут же забыть. Другие могут убедить его в том, что Корнея нужно ликвидировать. Это ведь так просто: ликвидировать. Новая правда изуверов получила силу. «Если ты арестован, ты виновен». И еще одна наглая усмешка черта: «НКВД никогда не ошибается».

Уйдя от Родионова, Марк долго бродил по улице. Старался взвесить всё, что узнал от того. Сначала Сталин не хотел даже слушать Ворошилова и Родионова. Сказал, что Ежов во всем разберется. Сказал, что Суров был связан с Тухачевским. Родионов напомнил ему: в двадцатом, в Польше, Суров был послан для связи от конной армии к Тухачевскому. Требовал от того наступления. Произошла дикая сцена. Родионов напомнил, что Сталин, узнав о их схватке, сказал, что Суров имел право взяться за оружие, если его хотели арестовать. Родионов сказал Сталину, что с тех далеких лет Суров никогда с Тухачевским не разговаривал. Руки друг другу они не подавали. «Это очень важно, что Панас сказал всё это», — думал Марк, бродя по ночной Москве. Воспоминание подействовало на Сталина. Он сказал, что Сурову нужно помочь. Но можно ли верить его словам? Его могут переубедить. У Корнея могут оказаться враги. «Боже, на какой тонкой нити удерживается жизнь Корнея», — думал Марк. «Может оборваться и тогда…»