Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Паровоз опять возвестил тревогу. В вагоне притихли. Провский и Марк вышли в коридор, стали у окна.

«Восьмой налет», — сказал Марк. — «Три человека убито, четырнадцать ранено. Два десятка лошадей пришлось пристрелить».

Вдоль железнодорожной насыпи тянулась пешая воинская колонна, Провский смотрел в ее сторону.

«Посмотрите, какие винтовки получили эти ребята — образца прошлого века», — сказал он. — «Немец будет поливать их из автоматического оружия, а они на трехлинейку да на ура должны надеяться».

«Мне в отряд такие же дали», — сказал Марк. — «В интендантском управлении прочитали лекцию о преимуществах винтовки старого образца перед автоматическим оружием. На двести человек тридцать один автомат. Остальные такие же, как у этих ребят».

«Это мне напоминает стародавнее время», — горько усмехнулся Провский. — «Когда был изобретен станковый пулемет, его показали царю и он, посмотрев, сказал, что пулемет совершенно непригоден, так как на него патронов не напасешься».

Пешая колонна у железной дороги начала рассыпаться. Бойцы разбегались по полю, падали на землю. Три немецких мессершмидта, не обращая внимания на лай зенитки с тендера паровоза, перестраивались в небе. Первый самолет пошел вниз. Сейчас он пошлет свинцовую струю. Может быть, она обожжет Марка с Провским, может быть, бойцов в теплушках, может быть, коней, сдерживаемых деревянными слегами. Паровоз развил предельную скорость, вагон раскачивался из стороны в сторону. Вдруг что-то случилось. Пикирующий самолет, не открыв стрельбы, резко взял вверх. В каком-то замысловатом движении заметались два других мессера. Над самыми крышами вагонов с разъяренным рычанием пронесся крошечный советский истребитель, ласково прозванный ишачком. Воя от напряжения, он шел вверх, резко стрекотал пулеметом. Немецкие истребители падали навстречу ишачку — маленькому и отважному. Окружили его. Грозно рычали их тяжелые пулеметы. Ишачек вспыхнул ярким пламенем, потоком огня рванулся к немецкому самолету. Судорожным, предсмертным усилием он вцепился в врага, повлек его к земле. Протяжный, бессознательный стон заполнял эшелон. Столб огня и дыма поднялся за лесом, где упали самолеты. Два оставшиеся в небе мессера улетали на запад.

Только теперь Марк заметил, что и он сам, и Провский издавали стон, сопровождая им падение самолетов.

«Вот», — шумно выдохнул из себя Провский. — «Так умирают герои. Защищая наш эшелон, на устарелом самолете кинулся навстречу собственной гибели. Один против трех. И каждый из трех втрое сильнее его. Глупо, обидно, нелепо. Десять лет мы хвастались нашей армией, нашей боевой техникой, нашими полководцами, а пришла война, и мы на картонных самолетах посылаем героев-летчиков в бой. Наши прославленные полководцы проигрывают простейшие сражения и сдают стотысячные армии в плен. Стратегии механизированной войны мы противопоставляем стратегию человеческого мяса, вооруженного старыми винтовками».

«Нам обещано в пути воздушное прикрытие», — угрюмо сказал Марк. — «Вот, как оно выглядит». Они долго молчали.

Паровоз предупредил гудком о близости остановки. Провский пошел проводить Марка из вагона.

«Надеюсь, что придется еще увидеться не на том, а на этом свете», — сказал он. — «Хоть и невеселая жизнь, а все-таки жить подло хочется».

За окном замелькали строения, колеса защелкали на стыках рельс, эшелон остановился.

Через несколько минут он уходил дальше на запад, оставив вагон Провского на станции. Вслед, один за другим, с интервалом в сорок минут, шли другие эшелоны с отрядами Крымова. Всего прошло пятнадцать. Эшелон одного отряда был уничтожен налетом немецкой авиации.

За Брянском уже была война. Фронта по-настоящему не было, но это и был фронт. Кругом хаос, сквозь который пробивались немецкие колонны. На огромном пространстве шел беспорядочный бой. Вечерело. К небу поднимались столбы огня и дыма, и небо было кроваво-красным. Не от того ли приняло оно такой оттенок, что земля уже не вмещала пролитой крови и выплескивала ее в небо?

Каждую минуту бой мог перенестись к железной дороге, по которой настороженно и теперь очень медленно пробирались эшелоны. Вдоль насыпи шли раненные. Они кричали, показывали знаками, что противник подходит. Станция. Безлюдными и страшными призраками стояли разрушенные станционные здания. К небу поднимались рельсы, скрюченные бомбовыми разрывами. Пути превратились в коридоры изуродованных вагонов и паровозов. Но один путь был еще цел. По нему через это кладбище пробирался эшелон Марка. На месте перрона теперь была груда щебня, и на ней стоял военный комендант. В его руке — зеленый флажок. Знак безопасности. В гремучем хаосе, в зареве пожаров, полыхающих на всем видимом пространстве, зеленый флажок безопасности. Марк на ходу выпрыгнул из вагона. Паровоз тормозил. Подошел комендант — измученный капитан в испачканном мундире.

«В восьми километрах дорога перерезана противником», — сказал он. — «Вы слышите меня, товарищ майор?»

Да, Марк слышал его, но был поглощен другим. За кучей щебня лежали мертвые люди. Железнодорожники. Между ними девочка лет шести. Тоненькая ручка откинута в сторону. Белое платьице задралось вверх и открыло тоненькие ножки. Марк стал на колени, взял девочку за худенькие плечики и повернул лицом к небу. Личико с полуоткрытым ртом. Сухо поблескивают зубы. Неподвижные голубые глаза словно удивлены. На правом виске крошечная запекшаяся ранка.

Невдалеке разорвался снаряд. Он разметал последний путь.

«Всё!» — произнес комендант с облегчением. Взрыв снаряда приканчивал его обязанности на этой станции. — «Дальше пути нет».

Он был раздражен молчанием Марка, склонившегося над мертвой девочкой.

«Вы слышите меня, товарищ майор?» — снова спросил он.

Да Марк слышал его, но делал свое. Он сложил руки мертвой девочки, потуже зашнуровал стоптанный башмачок, который того и гляди мог спасть с ее ножки. Потом он поднялся и сухо сказал коменданту:

«Я слышу. Дальше дороги для нас нет».

Из теплушек выглядывали люди. Разыскав среди множества лиц молодое лицо радиста, Марк приказал ему передать в штаб, что пути дальше нет, и они разгружаются.

Позади, на восток, разгружались другие эшелоны. Они остановились там, где их застал приказ Крымова.

Отряд повзводно прошел через железнодорожный поселок, покинутый жителями. Построился под деревьями на опушке недалекого леса. Пять взводов всадников. Четыре крошечных противотанковых пушки. Шесть пулеметных тачанок. Зверь легко нес Марка. Зверь — высокий поджарый дончак, получивший свою кличку за свирепый нрав. Не пожалели племенного жеребца — седло на него накинули, жестоко, ускоренно выездку дали и в корпус прислали. Конская судьба была изменена войной и людьми, но конь этой смены не принимал, боролся. Тем он и полюбился Марку. Зверь же ничьей любви не искал, ни перед кем не смирялся. Вот и сейчас с его ощеренных зубов на траву капнула капля крови — это Марк рванул мундштучный повод, когда конь поднялся на дыбы с явным намерением ударить копытом коновода. Зверь косил черно-сизыми яростными глазами, а Марк всматривался в лица людей, с жизнью которых он теперь связан. Сказать им, или не говорить, куда он их ведет? Назначение отрядов Крымова хранилось в тайне, только командиры отрядов и политработники были посвящены в нее. Сказать или не сказать? Если бы здесь был комиссар, Марк посоветовался бы с ним, но того ранили при первом же налете и передали в повстречавшийся санитарный эшелон. Сказать или не говорить? Сухо, неохотно, сказал, что идут в немецкий тыл. Должны просочиться через расположение немецких войск. Все отряды будут действовать самостоятельно. Если не удастся просочиться, погибнут.