Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

«Всё в порядке, товарищ майор», — сказал большой, подойдя к Марку. — «Коровин подробно доложит».

Во всех случаях, когда надо было говорить, сержант Зыков поручал это Коровину. Маломерок Коровин выдвинулся из-за его спины.

«В роте шестьдесят шесть человек при трех офицерах», — сказал он высоким фальцетом. — «Шестеро на постах. Один на переправе, четверо у складов и один у казармы. Пушек и минометов нет, а пулеметы имеются. Фрицы поразъелись за мое здоровье, привыкли крепко спать. Подойти незаметно трудновато. Если бы часового с переправы убрать, тогда другое дело. Казарма тылом к переправе стоит, часовой на переправе охраняет и тыл. Если бы его убрать…»

Марк думал о том, что Крымов дал им трудную задачу. Привести сюда весь отряд нельзя, немцы на переходе перехватят и разгромят, а с одним взводом много ли сделаешь? Но приказ Крымова точен. Военная база и переправа должны быть уничтожены любой ценой. Даже ценой жизни всего отряда.

«Хитростью надо брать, товарищ майор», — заговорил было Коровин, но его тут же прервал шипящий голос Зыкова:

«Чего учишь, щеня поганое!» — сказал он, оттирая его в сторону.

«Коровин прав», — сказал Марк. — «Хитростью надо брать. Вы, Зыков, двинетесь к переправе. Невдалеке от нее спуститесь в воду. Кусты нависают над самой рекой, так вы плывите под ними. Под кустами доберетесь до переправы. Старайтесь бесшумно снять часового. Плавать умеете?»

Зыков еще искал ответ в своем небогатом лексиконе, а Коровин уже ответил за него.

«Плавать? Умеет! Как царь-колокол».

Зыков сердито засопел:

«Врет он, товарищ майор. Вы его не слушайте. Я на море вырос и мне такую речку переплыть, что высморкаться».

«Хорошо», — сказал Марк. — «Вам, Коровин, надо будет подобраться по берегу к самой переправе и ждать. Выберите удобную позицию и замрите. Наблюдайте за часовым. Если Зыков будет обнаружен, стреляйте и отходите назад. Ваш выстрел будет означать, что операция нам не удалась. Но не промахнитесь. Помните, что Зыков будет у немца на мушке. Не промажете?»

Коровин вскинул свое детское личико к луне, хотел что-то сказать, но Марк не дал ему говорить:

«Знаю, знаю!» — сказал он. — «Лучший снайпер в отряде. Но все-таки помните, что промахнуться или опоздать, значит дать немцу пристрелить Зыкова. Идите, друзья, желаю удачи».

Вскоре, оставив коней с коноводами, спешенный отряд медленно, сторожко двигался меж кустов. С бойцами — ничего лишнего, только оружие. Часы, шпоры, металлические портсигары — всё, что могло издавать звук, Марк приказал оставить в сумах седел. Шли вовсе бесшумно, скользящие лесные тени. В это время в сотне метров от переправы раздался плеск воды, словно большая рыбина взметнулась спросонья вверх и шлепнулась брюхом на воду. Из кустов, растущих на берегу, послышался приглушенный смех и визгливый шепот Коровина:

«У, чертов тюлень, задницей в воду так и плюхнулся! А еще говорит — моряк с разбитого корабля!»

Куст, нависший над самой водой, трепетал, снизу, из воды, появилась рука и круглая голова, на затылке которой каким-то чудом удерживалась пилотка. Басистый шепот Зыкова:

«Дурак ты, вот что. Нельзя человеку поскользнуться, что ли? Тюлень! Да тюлень, балда ты стоеросовая, плавает, как бог».

«Двигай, двигай!» — шипел куст с берега. — «Нечего доклад делать. У самого, небось, пуговицы на штанах самотеком от страха расстегиваются».

На берегу стало тихо.

Часовой, шагая по деревянному настилу, мурлыкал песенку. Потом он умолк, остановился. Ему показалось, что крайний понтон как-то особенно закачался. Держа винтовку наизготовку, он подошел ближе. Всматривался в черную маслянистую воду, но лунные лучи не могли проникнуть в провалы тьмы, скопившейся меж понтонами. Часовой успокоился. Конечно же, это ему только показалось, что понтон качается, ведь лунный свет так обманчив! Он достал сигарету. Закуривал и не видел, как сзади на край настила легли две огромные ладони, а между ними появилась круглая голова с торчащей на затылке пилоткой.

Резко, встревоженно скрипел деревянный настил. У второго от берега понтона из воды торчала голова Зыкова. Он тяжело дышал, кривился от отвращения. Под водой он сжимал ногами голову немецкого часового. Тот скоро успокоился, перестал биться, обвис безжизненной тяжестью. Зыков подождал еще немного, потом оторвал одну руку от доски переправы, за которую держался, и запустил ее в воду. Рука наткнулась на холодное человеческое лицо. Ощупью найдя воротник кителя, он потянул утопленника наверх. Из воды показалось белое, искаженное лицо.

«Плыви, бедняга», — тихо проговорил Зыков, отталкивая мертвого немца. — «До самого моря плыви».

Отвечая на его слова, мертвый вдруг внятно сказал шипящим голосом:

«Не поплыву. На кой хрен мне плыть!»

По могучему телу Зыкова прошелся озноб. Немец погружался в воду, но перед тем, как совсем скрыться, он, как показалось Зыкову, оскалил на него зубы и произнес:

«Подожди, черт паршивый, я еще с тобой повстречаюсь!»

Зыков испуганно перекрестился. Из-за ближнего куста донесся приглушенный смех Коровина и свистящий шепот:

«Крестишься, стервец? С немцем переговоры ведешь?» — Это опять Коровин подшутил.

«Дура ты ударная», — тихо и радостно сказал Зыков. — «Неужели ты думаешь, что я поверил, будто немец говорит. Да он по-русски и слова-то вымолвить не мог».

Но Коровина уже не было. Он шел по переправе, нарочито громко печатал шаги — пусть немцы, стоящие у склада и у казармы на часах, думают, что это ходит их товарищ.

Из-под деревьев цепочкой шли люди. Они тихо спускались в воду. Поднимали над головой оружие, пробирались от одного поплавка к другому и скоро стали выползать на другой берег с тыльной стороны казармы.

На другой стороне казармы стоял часовой. Шаги товарища на переправе были ясно слышны, они успокаивали, приглушали в нем бдительность. Привалившись к стене, часовой дремал. Вдруг из-за угла трое — бородатые, страшные, неумолимые.

Солдат взвизгнул, бросился в казарму. От визга часового немцы проснулись, кинулись к оружию, но через раскрытые окна уже летели гранаты. Разъяренными осами запели пули. Захлебнулся лаем пулемет. В казарме шла рукопашная. Маленький, верткий Коровин увернулся от штыка немецкого солдата, одетого лишь в трусики, и метнулся в сторону. Он в упор выстрелил из нагана в затылок пулеметчика. Бело-красная жижа мозга залила зеленоватое тело пулемета.

Скоро всё было кончено. Марк вышел из казармы. Выносили убитых. Только своих. Пятнадцать человек. Ранено трое. В таком бою убитых всегда больше, чем раненных. К Марку подошел лейтенант Кожевников — высокий, молчаливый. Командир взвода. Рука забинтована выше локтя.

«Пустяк!» — сказал он в ответ на вопрос Марка. — «Царапнуло».