Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Марк попросил заклеить порез клочком бумаги и начал одеваться. Коля с некоторым удивлением смотрел на безбородого Марка, а о чем он думал, можно было понять из его слов:

«Может быть, борода и не нужна. Вы знаете, товарищ майор, вы и без бороды выглядите очень мужественно».

«Спасибо», — сказал Марк. — «Однако, я догадываюсь, что вы пришли не для того, чтобы говорить мне комплименты. Приберегите их для той чудной девушки, которая где-то ждет вас».

Коля краснел, смеялся, широко раскрывая рот с длинными зубами.

«Какой девушке я нужен!» — сказал он. — «Дылда, у которого в двадцать один год даже борода не растет. К тому же, товарищ майор, если я скажу девушке, что она мужественно выглядит, то за такой комплимент она мне пощечину отвесит».

Коля был вовсе не дылда, а парень хорошего роста, красивый парень, и ему не двадцать один год, а девятнадцать, что Марку было известно, и вовсе ему борода не нужна, но ведь так понятно, что он старается походить на всех других и даже годы себе прибавляет.

«Я, товарищ майор, пришел поздравить вас с благополучным возвращением», — сказал он.

«Возвращение далеко не из благополучных», — сказал Марк, затягиваясь ремнем. — «Потери страшные. Половину взвода потеряли».

«На войне приходится с этим мириться, на то и война», — сказал Коля. Тут же он покраснел и с опаской поглядел на Марка — может ли он говорить ему такое? Но Марк не смеялся, а очень серьезно сказал Коле:

«Миримся. Что еще нам остается делать? Где капитан Лазарчук?»

«Пошел к кухне. Я уже передал его донесение в штаб. Они спросили, какие у нас потери и сколько уничтожено немцев».

«Что же вы ответили?»

«Ответили, что немцев истреблено двести человек. Капитан Лазарчук выяснял у бойцов, и они сказали — двести».

«Это вранье, там их столько не было».

«Кто их считал?» — сказал Коля. — «В штабе любят, чтобы побольше было».

«Ну, всё равно, передали, так передали. Крымов ведь знает, что мы врем».

Марк вылез наружу. Ровесник Коли-радиста, коновод Марка Василий — колхозный парень с Дона, добрый и робкий — всё еще водил Зверя в поводу, давая ему остыть. Кашевары под присмотром Лазарчука производили раздачу сухого пайка — по четыре ржаных лепешки на день, по шматку свежепосоленного сала и по таблетке для обезвреживания воды. Таблетки бойцы выбросят, они придают воде такой тошнотворный запах, что пить ее немыслимо.

Из пещеры-кухни несло парным теплом. Ночью кашевары сварили суп — днем дым может выдать стоянку отряда — и теперь держали его на жару до раздачи в полдень. В дальнем конце балки толпились люди, Марк пошел к ним. Кожевников, сидя на подножке пулеметной тачанки, вел допрос. Должность военного следователя по совместительству была в служебном расписании отряда, и ему выпало исполнять ее. Перед ним стоял низкорослый человек в старом, заплатанном пиджаке. Марк видел его со спины. Непокрытая голова с широким затылком, начинающим лысеть. Очень узкие плечи. Стоптанные сапоги. Отвечал он ровным, спокойным голосом. Марк подошел, остановился за его спиной, вынул кисет с табаком. Это был бургомистр, о котором ему говорил Лазарчук.

«Нет ничего легче, как сказать — ты предатель, изменник и тебя нужно к стежке», — говорил бургомистр, когда Марк подошел. — «Ума много не требуется, чтоб человека расшлепать».

«Но ведь это же факт», — сказал Кожевников, и было видно, что ему противно уличать этого человека, и рука у него болит, и устал он смертельно. — «Ведь это же факт, что вы работаете с немцами, помогаете им».

«Немцы без моей помощи как-нибудь обойдутся», — мрачно проговорил бургосмистр. — «Не им, а нашим людям я нужен. Попервоначалу что у нас в районе было? Грабежи, убийства, насилования. Нет деревни, где разбоя не было бы, а немцам, может быть, только то и надо. Они нам дадут друг дружку резать — пожалуйста, режьте! Вот тут и загвоздка, которую нужно понимать. Если мы не введем порядок, так никому из нас жизни не будет. Разбойный люд у немцев имеется, но и у нас, у русских, его не занимать-стать».

«Почему немцы назначили вас бургомистром?» — спросил Кожевников.

«Не они назначили. Пришли ко мне молодые колхозники, что самооборону организовали, и говорят: будь районным старостой, головой, бургомистром — называйся, как хочешь, но возьмись за дело. Ну, я и взялся».

«Что ж, ты самый дельный человек в районе?» — спросил Кожевников.

«Нет, есть и другие дельные, но им было неловко браться. Члены партии они. Бывшие».

«Много таких бывших?» — спросил Кожевников.

«Не считано. Думаю, что много. Районная управа наполовину из них состоит».

«А самооборонцы ваши, кто они?»

«Всё больше комсомольцы. Бывшие. Хорошие ребята».

«Почем у они не уходят в леса? Почему не противятся немцам?» — спросил Кожевников.

«А это вы, товарищ командир, спросите в Москве», — сказал бургомистр и заложил руки за спину. — «Наши места всегда были бедными, но полное разорение нам колхозы принесли. Да и это не все. У нас редко какая семья не пострадала. Район глухой, тихий, а до войны сколько людей арестовали и выслали. Ну, народ, конечно, и не рвется старые порядки защищать. Кому охота хомуту тому служить и за него жизни лишиться?»

«А немецкий хомут, это тебе как?» — сказал Кожевников.

«А кто ж его знает? Может у немцев и силы-то не хватит свой хомут на нас накинуть, а?» — не то ответил, не то спросил бургомистр.

«Ну, хорошо, сам-то ты почему на месте остался, не эвакуировался, на немецкую службу пошел?»

«На первый вопрос отвечу вам просто — бросили нас. Начальство удрало, а нас бросило. У нас секретарь райкома через радиоузел оповещал, что немцам до нашего района не дойти, а если дойдут, то мы им тут смертный бой дадим. Это было вечером, а ночью всё начальство смылось. Жалованье служащим было привезено, так секретарь райкома и директор банка те деньги в своих чемоданах увезли. Не я один был брошен, миллионы, не с меня одного и спрашивать. А на немецкую службу я не ходил, своим людям, которых вы бросили, служу».

«Как изменника, тебя надо расстрелять», — сказал Кожевников, морщась не то от боли, не то от своих слов.

«Вполне возможно, что расстреляете», — проговорил бургомистр со вздохом. — «В такое собачье время правду не сыщешь», шкура опаласт.

Марк отбросил окурок, подошел к Кожевникову и, повернувшись, взглянул в лицо бургомистра. Пожилой человек с очень усталыми глазами. Худое лицо, нависающий над глазами лоб и глаза — пристально глядящие, больные, ни о чем не умоляющие и ничего не ждущие. Человек, как видно, решил, что для него всё кончается здесь, в этой лесной балке. Может быть, от этого сознания конца в его голосе было столько усталого спокойствия.

«Какую правду вы хотите сыскать?» — резко спросил его Марк. — «Измена есть измена и предательство — предательство. Война, враг вошел в нашу землю, а вы… Во время отечественной войны были русские, которые помогали Наполеону. Знаете, что с ними делали, когда захватывали их? Закапывали живьем в землю».