Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Несколько дней обсуждали бойцы исчезновение Марка, а в эти дни он сам и провожавший его Павлухин уходили всё дальше от Мертвого леса. Они не таились, шли открыто. Заходили в деревни и городки, в которых стояли немецкие гарнизоны, ночевали в домах. Тогда в при фронтовой полосе много русского люда неприкаянно бродило, и у немцев не хватило бы солдат всех бродячих людей ловить и проверять. Марк и Павлухин были одеты под железнодорожников — промасленные, пропотевшие рабочие, что в них примечательного на немецкий глаз? Да и на русский — что особенного? Тогда такие по всем дорогам тысячами ходили.

Провожатый Марка был молчаливый, угрюмый, даже как бы ко всему на свете равнодушный человек. Павлухин до войны в этих самых местах был агрономом МТС, а когда немцы подходили, а обещанная эвакуация ограничилась бегством секретаря райкома и председателя райисполкома, он взял свое охотничье ружьишко и в лес подался. После долгих блужданий, он, незадолго до этого, к отряду Сурова прибился. Шел он теперь с Марком и вид у него был такой, словно ничто его ни удивить, ни потрясти не может, и всё, что они видят, лишь малый интерес представляет. А Марк кипел. Не потому кипел, что видел немецких солдат и офицеров в русских городах и на русских дорогах, и не потому, что сожженные деревни видел и целые улицы обгорелых домов в городах, и спаленные посевы, и аккуратные немецкие кладбища, и наскоро засыпанные братские могилы советских бойцов, а потому кипел он, что еще одна правда войны ему открылась — правда сожженной земли. Если бы немцы палили деревни и разрушали города, то это можно было бы принять — с болью, но принять — на то они и враги, на то и война, за то и бить их нужно — но как быть, когда добрая часть всей этой невыразимой и неописанной людской беды от своих шла? Рассказывали люди Марку, что вот та улица была взорвана вместе с людьми советским истребительным отрядом, тысячегектарные посевы подожгли советские самолеты, сбросившие керосин в деревянных бочках, а потом зажигательные бомбы.

«Мы, русские, скорее пожалеем врага, чем своего», — думал Марк, шагая за Павлухиным. — «Бросили людей, не защитили, да еще придумали тактику сожженной земли, чтобы этих же людей хлеба и крыши лишить. Говорят, что Сталин придумал, но не он же сжигает, а такие, как я, Павлухин, Кожевников».

Рано утром, на шестой день пути, они вышли к району болот, что нанесены на все карты. Война, селения, дороги — всё осталось позади, а тут — гнилая болотная тишь. Где-то здесь должно было быть Змеиное Урочище, названное в приказе Крымова. Неряшливыми гнездами растет бледно-зеленая осока; жирными лишаями покрыта земля; повсюду бурые слякотные подтеки. Павлухин пошел вперед, Марк за ним, стараясь ступать туда, куда он ступил. Болотные кочки оседали, издавали хлюпающие звуки, но держали, не проваливались. Так шли они часа полтора, а потом увидели впереди вершинку, поросшую дубами. Топь со всех сторон обступила пригорок, ведет на него наступление, но он держится, купается в гнилой болотной жиже, а не тонет.

С пригорка, из-за кустов, за Павлухиным и Марком наблюдали два человека, сидящие на земле. Это были исхудавшие, престарелые люди в военной одежде, которая стала для них непомерно просторной. Один был невысокого роста. Лицо морщинистое, обросшее неряшливой сивой бородой. Другой — высокий, костлявый и исхудавший до той крайней степени, когда человек начинает чернеть.

«Случайные люди. Скорее всего окруженцы затяжного действия», — сказал тот, что был невысокого роста. — «Но нужно проверить».

Его скелетообразный товарищ молча поднялся с земли и, по журавлиному поднимая тонкие, ноги, двинулся навстречу Марку с Павлухиным. Синие брюки некрасиво отвисали сзади. На этом человеке был китель с генеральским звездочками.

«Кто вы?» — спросил он у Павлухина.

Павлухин молчал, а Марк из-за его спины назвал себя.

«Послан генералом Крымовым разыскать вас», — добавил он, У костлявого генерала было совсем больное лицо. Он беспрерывно проводил языком по бледным губам. Всматривался в них по-старчески прозрачными глазами с красными прожилками на белках. Кивнув им головой, он сказал:

«Хорошо. Маршал там, под тем деревом». Говоря это, показывал рукой себе за спину.

«Маршал?» — думал Марк, направляясь вслед за генералом. — «Но кто же из маршалов в Змеином Урочище?»

Из-за деревьев вышел сивобородый, и Марк узнал его. Щеглов.

Выслушав Марка, маршал Щеглов хрипло сказал: «Молодец Крымов. А вы и ваш товарищ вдвойне молодцы. Табак есть, хлеб есть?»

Марк высыпал из кармана махорку, а Павлухин из сумки, висевшей через его плечо, вынул краюху хлеба и кусок сала. Щеглов опустился на корточки и разрезал сало и хлеб на пять равных частей. Одну взял себе, другую протянул генералу с отвисающими назади брюками. Подошли еще два человека. По остаткам мундиров Марк определил — полковник и еще один генерал. Они молча взяли свои порции и отвернулись, словно хотели скрыть жадность, блеснувшую у них в глазах. Пятая доля оставалась на месте.

«Это, майор, возьмите для генерала Крутова. Он болен», — приказал маршал Марку. — «Вам мы ничего не дадим, вы помоложе и поздоровее нас будете».

Здесь было пять человек, вконец обессиленных голодом. Генерал Крутов совсем сдал. Он лежал в неуклюже сделанном шалаше и равнодушно смотрел навстречу подходившему Марку. Взяв свою долю хлеба и сала, он есть не стал, а положил рядом с собой. Почему маршал Щеглов и другие оказались в этом гиблом месте, Марк не знал и спрашивать не мог. Ему было приказано вывести этих людей на другую сторону фронта, это всё. Если нельзя вывести, присоединить к отряду. До фронта сто с лишним километров, до Мертвого леса, где находится отряд, дальше, но не в одних лишь километрах дело. Путь к отряду менее опасен, чем к фронту и через фронт, но не Марку, а маршалу решать, куда идти. Щеглов быстро решил. Марк поведет его одного к фронту, а все остальные с Павлухиным отправятся к отряду.

«Если мой адъютант прошел и сообщил о нас, что вызвало приказ Крымову, то почему мы вдвоем не можем пройти?» — спросил маршал Марка.

Ответа на этот вопрос не было, и маршал не ждал его. Недели за три до этого он послал адъютанта через фронт. Значит, тот благополучно добрался до своих, сообщил о них, и из Москвы был дан приказ Крымову, а тот послал Марка.

«Если он прошел, то и мы вдвоем можем пройти», — повторил маршал. — «Как вы думаете, майор?»

«Не знаю», — ответил Марк. — «Никто не знает».

Павлухин отправился в деревню, которая была показана на карте сразу за линией болот. К вечеру он вернулся — разжился мясом и хлебом. По дороге он собрал одному ему известные травы и приготовил из них раствор для генерала Крутова. Больной пытался ходить, но это ему давалось трудно. Он было заговорил о том, что его нужно оставить здесь, в Змеином Урочище, но Щеглов так на него посмотрел, что он сразу умолк. А между тем Марк знал, что для Крутова может быть и лучше было бы остаться и умереть в этом глухом месте. Незадолго до того в отряд был доставлен приказ, в котором несколько генералов объявлялось предателями и ставилось вне закона. Среди них было и имя Крутова. Марк чувствовал жалость к больному генералу. Знает ли он о приказе? Когда все улеглись спать под кустами, а Крутов в стороне всё еще медленно передвигался меж деревьев, Марк подошел к нему. Больной генерал оперся ему на руку, потом опустился на взбухшее из-под земли корневище, а Марка заставил сесть рядом.