Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

«Вы, я думаю, имеете для меня специальное сообщение», — сказал он, вытирая с лица пот. Марк подумал что он говорит о приказе.

«Да, был приказ», — признался Марк.

«И в нем сказано, что генералы, и Крутов среди них, изменники родины и их надо расстрелять?» — спросил Крутов.

«Да!»

«Вот, майор, вы имеете эту возможность. Перед вами изменник. Действуйте».

«Это не моя обязанность, расстреливать своих», — мрачно сказал Марк. Ему были неприятны слова Крутова.

«Чудак вы, Суров», — сказал Крутов. Он теперь жевал травинку и морщился. — «Нет ничего легче, чем расстреливать своих. Противник опасен, может в тебя пальнуть, а свой от своих всё приемлет. Мертвые — удобная свалка, куда живые свои собственные грехи сваливают. Сталин нас расстреляет, и все дураки поверят, что это мы войну проигрываем, а не он и его приснопамятные сукины дети. Впрочем, будем надеяться, что после войны дураков на святой Руси будет меньше, чем до войны».

Крутов поднялся и пошатывался перед Марком — тонкий, высокий.

«Значит, не хотите стрелять? Ну, дело ваше. Благодарить не буду, не за что. Тем более, что вы поступаете неразумно. Застрелив меня, вы выполните приказ, это, во-первых. И облегчите задачу для Павлухина, это, во-вторых. Я вовсе не уверен, что смогу дойти туда, куда он поведет нас, вовсе не уверен. Но раз не хотите, настаивать не буду. Пойдем спать».

Была уже ночь. Недобрым криком кричала болотная птица. Крутов сделал несколько шагов и упал, споткнувшись о корневище.

«Без фонаря в темноте не пройдешь», — сказал он, поднявшись с помощью Марка и потирая ушибленное колено. — «И к мировой революции без фонаря не придти, потому что темно вокруг. А о фонариках забыли. Так-то, дорогой мой майор».

Крутов привалился спиной к кусту, а Марк растянулся на земле у его ног, подложив руки под затылок. Над ним висели не очень яркие звезды, их словно затянула болотная дымка. Крутовым владело желание говорить, но его мысль работала как-то вразбивку, хаотично. Он не мог удержать ее от скачков. Испания. Он был послан туда командовать танками. Сразу понял, что победит Франко. Стал рассматривать свою задачу просто — померяться силами с немецкими танкистами, которых Гитлер послал помогать Франко.

«Били нас немцы», — медленно говорил Крутов, — «но и мы их по головке не гладили. Наш советский танкист не хуже, а лучше, много лучше немецкого. Выдержки у нашего больше, не так легко он сердце теряет. В массе немцы сильны, а в одиночку слабы, наши же и гуртом, и в одиночку отлично действуют. Это прекрасно доказал генерал Павлов. Он ведь, бедняга, тоже был в Испании».

Мысли Крутова застыли на генерале Павлове, западном советском главнокомандующем. Марка удивляло, что он говорит о нем в прошедшем времени, но прерывать генерала вопросами, ему не хотелось. Крутов заговорил об этой войне. Кто виноват в том, что советская армия на западе понесла такое страшное поражение? Он всё время кружил вокруг этого — кто виноват?

«К войне готовились. Стягивали резервы, строили аэродромы и базы», — шелестел он словами. — «Но никто не знал, какой она будет. Все находились во власти иллюзии, изобретенной идиотами сталинской выучки. Готовились бить врага на его территории. Всё было рассчитано на наступательную войну. Когда приходили вести о том, что немцы концентрируют войска в Польше, Сталин хитро щурился и говорил: „Не верю, что для войны с нами. Гитлер посылает в Польшу свои резервы, чтобы подкормить их. У него с запасами не густо“. Когда же англичане и американцы предупредили о надвигающейся войне, Сталин смеялся: — Нашли дураков, — говорил он. — Они хотят втянуть нас в войну, Гитлер берет их за горло, вот они и хотят нас иметь. Нашли дураков… Сталин ведь всё знает, всё видит».

Крутов сердито всхрапнул, помолчал, потом заговорил опять:

«В начале мая в Москве задумали дурацкую перегруппировку войск, ни дна им за это, ни покрышки. Павлов видел — опасно, но что он мог поделать? Тут, конечно, полный разлад наступил. Стрелковые дивизии болтаются в одном месте, а их артиллерия в другом. Самолеты перелетели на новые аэродромы, а там горючего кот наплакал. Танки на голодном пайке. Можно сказать — без штанов нас Гитлер захватил. Тут, ради спасения армии, надо было отступать, спину противнику показывать, но как же отказаться от установки бить врага на его территории? Посыпались приказы — отбить нападение, перейти в наступление! Попробуй, отбей и перейди, когда сам без штанов схвачен. Армия гибла, уже не отступая, а просто разваливаясь. Тут Павлов рассвирепел, радировал Сталину, пусть он сам попробует в этом б… что-нибудь сделать. Тогда к нам и прислали маршала Щеглова. Павлов, конечно, обрадовался, друзьями они были. Но, как говорится, дружба дружбой, а табачек врозь. Маршал ничего лучшего не придумал, как расстрелять Павлова, на том и закончил свою миссию по спасению фронта».

Крутов вдруг хрипло засмеялся:

«А вы, майор, не будете маршалом», — сказал он. — «Вам дается возможность доказать преданность, а вы уклоняетесь. Не знаю, будет ли Щеглов награжден, а вы могли бы получить награду. При ваших малых чинах, наградить вас нетрудно. А Щеглов уже маршал, всем награжден. А ведь вот, выполнил приказ, близкого друга шлепнул. Берите пример, майор. Хо-о-роший пример».

Утром распрощались. Первыми ушли Марк и маршал. Через час все другие покинули островок и, предводительствуемые Павлухиным, отправились в противоположную сторону.

В то время, когда Марк и Щеглов пробирались через леса и болота, стремясь к линии фронта, наша страна корчилась в судорожных усилиях сдержать врага, не дать ему половодьем своих войск разлиться по русской земле. Кадровые войска и ополчение, составленное из городской интеллигенции, женские батальоны и ремесленные училища, коммунистические отряды и батальоны лагерников — всё шло в ход, всё бросалось под гусеницы германских танков.

Ревущая громада фронта тяжко, с натугой, вгрызалась в живое тело страны. По всей России — страшной, но и великой в своем горе — люди одевали шинели, брали в руки винтовки и шли на запад. Навстречу, ища спасения за солдатской спиной, катился поток автомобилей и поездов с партийной знатью, не расстающейся с добром. Иногда люди в серых шинелях останавливали поезда и автомобили с беглецами, избивали тех, перед кем еще вчера покорно молчали, и шли дальше, навстречу врагу.

Военные сводки были краткими. Они перечисляли победы советской армии и заканчивались сообщениями о сдаче врагу городов. Начали в них упоминать и имя генерала Крымова. Его корпус сражается в тылу у немцев. Люди откликнулись на это новым словом: смертники.

На исходе второй недели их совместного пути от Змеиного Урочища, Марк с Щегловым достигли прифронтовой полосы. День, оттеснив ночь, застал их идущими через лес. Неподвижные деревья стояли, не шелохнувшись, словно прислушивались к далекой пушечной стрельбе. Низко висело серое небо, насыщенное влагой. Марк был всё в том же плаще железнодорожника, но Щеглов преобразился. Теперь на нем был рваный полушубок. Вместо военного мундира — рубаха, подпоясанная тесемкой, штаны ветхого вида, опорки на ногах и старозаветный деревенский картуз с лакированным козырьком. В своем новом виде Щеглов мог сойти за замусоленного бедолагу-колхозничка из лесного села. Он и в маршльской-то форме не выглядел внушительно, а в рваной крестьянской одежине приобрел вовсе замызганный вид. Его сонное и равнодушное лицо было способно с одинаковым безразличием принимать солнечные лучи и струю холодного дождя. Вечно простуженный голос, бегающие глаза, желтая шея в бесчисленных морщинах, круглая шарообразная голова — одним словом, величественности, подобающей маршалу, у Щеглова не было и в помине.