Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Марк сверкнул глазами, но блеск их моментально потушил, и всё тем же ровным голосом продолжал перечислять то, что сделал Иголин. Поляк кивал головой, подтверждая его слова.

«Я хочу жить… Жить», — твердил Иголин.

«После всего этого вы не имеете права на жизнь», — совсем тихо сказал Марк. — «Нет, вам нельзя дать жить».

Иголин упал на колени, пополз к Марку. Вцепился в его ногу, прижался искаженным лицом к грубой штанине. Коровин и Котов отрывали его, но он не давался, начал кричать — хрипло и протяжно, и всё о том же: человек хочет жить!

«Уведите его… И ждите», — трудно дыша сказал Марк Котову.

Марк и Бергер остались вдвоем. Через дыру окна было видно, как Иголина вели к дому на противоположной стороне улицы. Жалость заставила Марка дать ему еще несколько часов жизни, но он уже ненавидел себя за эту жалость. Как мог он забыть? Старушка, кинувшаяся к ногам внучки. Отец, тихо говорящий сыну и при этом улыбающийся окровавленным ртом. Кулешов с синей опухолью вместо глаза и с беззубым ртом.

«Думали ли вы, что мы встретимся и при вас будет решаться судьба человека? Тяжелая, но неизбежная забота в наши дни», — сказал Марк Бергеру.

За окном в смене красок умирал день. Пока Марк занимался с Иголиным, Бергер очень внимательно слушал и наблюдал. От его внимания не укрылось, что Суров поддался мгновенной жалости, когда Иголин вцепился в его ногу. Эта жалость поразила Бергера. Люди, подобные Сурову, не могут рассчитывать на жалость к себе. Им нет выхода. Они это знают. В немецких штабах слова Черная кошка вызывают представление о жестокости, беспощадности, а тут хоть мгновенная, но всё же такая человеческая жалость к предателю. Или Бергер всё еще недостаточно знает русских и не разбирается в странной смене их чувств? Когда Бергер отвечал Марку, его голос вовсе не выражал того, о чем он только что думал.

«Нет, я не рассчитывал встретить вас ни здесь, ни в другом месте», — сказал он, и Марк понял, о каком другом месте он говорит. Если бы Марка поймали, то Бергеру может быть пришлось бы переводить при допросах.

«Вы помните нашу встречу в штабе?» — спросил Марк. — «Это было время, когда мы еще верили, что нам удастся с вами договориться. Время иллюзий. Но оно скоро прошло».

«Я знаю, господин Суров», — прямо и открыто глядя на Марка, сказал Бергер. — «Мы много зла принесли вам… и себе. Бога ради, не подумайте, что я по каким-нибудь соображениям говорю сейчас неодобрительно о германских властях. Какой смысл осуждать, когда всё равно ничего исправить и изменить нельзя. Среди немцев много таких, которые это понимают, но… не они решают, а другие. Безумцы решают».

«Когда Бог хочет кого-нибудь наказать, он лишает его разума», — сказал Марк. — «Мудрая поговорка».

«Да, лишает разума», — подтвердил Бергер. — «Теперь это так ясно видно. Мы проигрываем войну. Могли выиграть, но проиграем. Могли навечно связать две могущественные страны. Перед ними все должны были бы склонить голову».

«Не нужно склонять голову», — сказал Марк, садясь рядом с Бергером и вынимая кисет. — «Человек, если его заставить жить с поникшей головой, не увидит неба. Так и народы. Они должны жить с поднятой головой, и не бояться, что придут соседи и скажут: „Вы не смеете жить с поднятой головой, не смеете глядеть на небо“. Нашему народу извечно не везло. Он поднимал голову только в короткие мгновения, которые проходили, и народу опять говорили: „Не смеешь смотреть в небо“. Свои и чужие говорили. Пришли вы и не сказали — поднимите голову, мы с вами, а сказали опять — не сметь в небо глядеть! Мы хотим распрямиться, но приходит Гитлер и говорит — „вы предназначены быть рабами, а рабам назначена согбенная жизнь“».

Бергер: «Вы видите, что не только вы ошиблись, но и мы. Наступает время, когда за ошибки надо платить. Все германцы должны будут платить за них. К часу расплаты я, господин Суров, уже давно готов. Смешно ждать, что вы поступите со мной иначе, чем поступили бы мы с вами».

Бергер говорил это, а в нем была надежда, что он будет жить. Может быть, глупо надеяться на жизнь, но Бергер не тушил в себе надежды. Ведь сам Суров сказал о будущем. А будущее — это жизнь.

«Капитан Бергер», — сказал Марк, кладя ему на колено руку. — «Мне понятно о чем вы говорите. Но вам не нужно ждать гибели от нашей руки. Еще тогда, в штабе, я подумал, что вы не будете помогать нам, но и преследовать нас не будете. Я очень ценю то предупреждение, которое вы нам когда-то сделали. Я должен был с самого начала сказать, что вам не нужно нас бояться. Пытка смертью самой смерти страшнее».

Пришел Котов. Он растянулся на голых досках кровати и сразу же начал похрапывать. Ночь медленно растягивалась от вечера к утру следующего дня. Темное бархатное небо повисло над миром, а в бархат были впаяны спокойные звезды. В необозримости своей разметалась земля, прикрывшаяся ночью от множества бед, гулко шагающих по ней. Затерянная в могучих лесах, в травяных зарослях, в ночи, лежала мертвая деревенька, охраняемая мертвым стариком и Христом с неземными глазами.

Потом через дыры окон начал вползать новый день. Молочный рассвет втянулся в домик, и в нем белыми пятнами поплыли лица Марка и Бергера. Марк высунулся в окно. Туман сплетался в причудливые миражи, струился, тек, цеплялся за деревья, и казалось, что всё вокруг вертится, клубится, движется.

«Посмотрите, господин Бергер», — сказал Марк в темноту за спиной. — «Ведь земля-то вертится! Но Галилей не знал, что русская земля вертится своим особым образом, да и вообще он ничего не знал о русской земле. Вот она перед вами — разоренная, оскверненная, обезлюдевшая. Но разве в первый раз она такая? Печенеги разоряли ее. Монголы повергали в прах. Все они погибли, а она поднялась из пепла и живет поныне. Монголы приходили с востока, немцы с запада, но какая между ними разница? Цель одна: володеть нами. И средства одни — жечь, убивать, насиловать. И думаю я, что и в исходе разницы не будет. Россия многих врагов уже пережила, переживет и немцев. Это такой же закон, как вращение земли».

Бергер стоял за спиной Марка, курил. Чащоба сорной травы под окном качнулась, и к дому выползла бело-черная — большая и разъяренная — кошка. Из-за угла дома показалась другая, эта серая. Бешено шипя и вздыбив шерсть на спине, бело-черная ждала. Суров посторонился, чтобы дать Бергеру видеть.

«Посмотрите на эту кошку», — сказал он. — «Она устроила логово для котят в сорной траве. Кажется, и места хуже этого нельзя придумать, но это ее логово, ее котята и вот, она готова защищаться. Так и мы, русские. Наше гнездо в сорной траве, но мы его будем защищать. Выпустим когти, вцепимся ими в нашу землю, будем царапать тех, кто хочет наше гнездо порушить».