Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Женщина почувствовала, что слабость, которая только что подкашивала ее ноги, исчезла. Вышла в коридор. Дверь на задний двор. Невысокое крылечко. Осторожно спустилась с него. Неожиданно обо что-то споткнулась, легонько вскрикнула, замерла на месте. Замолкли шаги часового у ворот — неужели услышал? Но часовой опять шагал. Пошла вперед, к третьему столбу. В записке было сказано — идти к третьему столбу. Старательно обходила препятствия. Часовой. Привалился плечом к тому столбу, к которому она держала путь, и ей казалось, что ждет ее. Сейчас на задней стороне должен быть на посту Верен, маленький солдат с сонными глазами. Часовой оставался неподвижным, она подошла к нему. Склонилась над ним и быстро выпрямилась. Мертв. Верен вывалил большой язык изо рта и всматривается полузакрытыми глазами в звезды, запрокинув голову. В шею врезалась веревка, которой он задушен. Эта веревка, привязанная за железную решетку, держит мертвого, не дает ему упасть. У самых его ног кирпичная кладка фундамента разобрана, образовалась дыра. Чтобы проникнуть в дыру, нужно убрать ногу Верена. Вздрагивая от отвращения, она взялась обеими руками за грубое голенище сапога, отодвинула ногу. Втиснулась в отверстие, пролезла на другую сторону ограды. Поднявшись, пошла, и тут же споткнулась о человека. Ей показалось, что она вскрикнула, но в действительности вскрикнуть не успела. Шершавая ладонь зажала ей рот, чьи-то сильные руки поставили на ноги.

«Иди!» — сказал человек. Он слегка толкнул ее в спину, направляя в противоположную сторону. Она пошла и лишь сделав несколько шагов сообразила, что это был Марк. Повернула назад. Но от дуба, растущего здесь, шепот, в котором она узнала Абдуллу:

«Иди! Пожалуйста, иди скоро, иди прямо!»

Впереди человек. Она должна двигаться за ним, так ей приказано. Смутно различимый, он обогнул решетку, она вслед. Когда человек впереди прижимался к стене, становился невидимым, и она прижималась и становилась невидимой. Где-то невдалеке шел немецкий патруль.

Через час они были на городской окраине. Она хотела бы остановиться, подождать Марка, но человек впереди уходил всё дальше. Спустились в низину, по которой вяло течет ручей. Шли минут двадцать, продирались через кусты, взошли на пригорок. Город остался позади. Притихший, сонный, смутно угадываемый.

Вдалеке из земли всплыла луна. Человек, идущий впереди, остановился. Она подошла. Коровин. Поцеловала его в щеку.

«Тоже мне», — грубовато проговорил Коровин.

«Подождем» — сказала Мария.

Ждали. Платок сбился с головы, ветер разметал волосы. Подошли люди. Дробнин, Владимиров, Никифоров, Абдулла. Потом Марк с Котовым. Потом еще и еще — люди Котовского отряда. Марк обнял Марию, но весь был полон ожидания. Все они ждали.

«Два сорок!» — сказал Марк. «До смены часовых еще двадцать минут». Он смотрел на светящийся циферблат часов. Прошла еще минута, две минуты.

«Неужели сорвалось?» — вскрикнул он.

Но, словно в ответ ему, где-то далеко, на другом конце города, в небо ударил свет, потом пришел далекий, негромкий взрыв.

«Есть!» — хрипло сказал Марк. Повернулся, прижал к себе Марию. Зашептал:

«Мария, ведь это сделано. Ты это сделала. Для Кулешова, для всех».

Еще умирал герр комиссар, не мгновенно убитый, еще корчилась обезумевшая от страха фрау Эмма Бидо, еще мчались по улицам отряды полиции, жандармерии, гестапо, а лейтенант Петерсон уже построил свой взвод полевой жандармерии и вывел из дома коричневого дога, оставшегося теперь одиноким. Перед тем, как вывести его на крыльцо, Петерсон втолкнул его в комнату Ольги, дал ему обнюхать ее обувь, белье. Был Петерсон страшен в своей ярости. Ему грозил военный суд за то, что он не сохранил жизнь Бидо. Ольга устроила взрыв, и он найдет ее. Доги обучены многим вещам, в том числе умению искать.

Это именно то, чего не знала Мария, никто из них не знал, и это обстоятельство, как мы увидим, сыграло трагическую роль.

Много ошибок сделал в своей жизни Котов, но та, которую он сделал в ту ночь, остановив свой отряд на отдых в недалеком от города лесу, была решающей ошибкой.

«Мы переждем день в лесу, а ночью двинемся дальше. Днем нас могут обнаружить», — сказал Котов, поворачивая в сторону темнеющего леса. Наступал рассвет.

И еще одну ошибку совершил Котов. Надо было выставить дальние дозоры, но счастье и удача избаловали этого человека, и посты были поставлены только в сотне метров от стоянки. Выставленные Котовым дозоры во-время заметили немцев и открыли стрельбу, но разъяренные немецкие солдаты в один миг подавили дозоры, и не успел еще Котов толком понять, что произошло, как между деревьев уже замелькали мундиры немецких жандармов.

Коровин выхватил ручной пулемет у медлительного пулеметчика и повел им длинную трель, заставляя немцев залечь. Но лейтенант Петерсон не позволял лечь. Он первым бросился вперед. Точным выстрелом Котов повалил его с ног, тем самым разрешая и проблему военного суда. Шквал огня по сбившимся в кучу русским. Коровину пуля начисто скосила большой и указательный пальцы на правой руке. Он плакал от боли и ярости, кропил всё кругом кровью, но продолжал стрелять. Падали люди. Замирали навечно. Старался Владимиров оторвать Марка от Марии, зажимал он рукой рану в ее боку, а из раны хлестала кровь. Мария отталкивала руки Владимирова и изо всех сил держалась за Марка, прижималась к нему, булькающим голосом тихо говорила в расширенные ужасом Марковы глаза.

«Марк, любимый».

Марк сжимал ее голову руками, с болью, отчаянием кричал в умирающие глаза, в раскрытый рот Марии:

«Ты будешь жить! Ту будешь жить!»

«Она не может жить», — сказал Владимиров, заикаясь от волнения.

Пули пели свою хлесткую песенку без слов, но Марк не слышал ее. Ничего не слышал.

«Друзья, мы прорвемся!» — крикнул Котов. Но и это теперь уже не относилось к Марку.

«Марк… Один ты».

Остатки жизни вспыхнули в глазах Марии. Теперь рядом был Дробнин. Он плакал, не вытирая слез. Мария что-то увидела в его глазах, уловила какую-то его мысль, и, словно принимая ее, тихо пробулькала:

«Марка… не потеряйте».

Крикнул Котов:

«За мной, мы вырвемся!»

Люди побежали за ним. Дробнин вырвал Марию из рук Марка, оттер его и выстрелил ей в висок. Страшный, звероподобный поднялся Марк, но на нем уже повисли Абдулла, Коровин, Владимиров. Они толкали его туда, куда звал Котов.

Дробнин остался над телом Марии, всё шептал, всё шептал — «надо так, надо, Мария». Немцы бежали к нему. Немолодой, бледный жандарм впереди. Дробнин стоял, бессильно опустив руки вдоль тела, шептал свое. Жандарм вскинул автомат, но из-за куста револьверный выстрел, и он упал, падая крутнулся словно по спирали. Это вернулся Абдулла, не захотел оставить Дробнина одного. Прибежал и сел над Марией коричневый дог. Он сидел и смотрел вокруг словно спрашивая, что тут происходит. Дробнин лег у пулемета, залитого кровью Коровина, дал из него очередь. Вдвоем с Абдуллой они удерживали немцев, не давали им кинуться в погоню за ушедшими.