Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Для Марка всё это жило и в другом. Теперь он был заполнен жгучей тревогой, которую у него не было силы перебороть. «Я уже ошибся!» — сказал он ночью, освещенной пожаром, и с тех пор сознание, что он ошибся, давило его, приминало под собой, словно в ту ночь он самому себе признался, что заблудился в жизни. С необычайной, почти болезненной остротой он теперь видел два начала в самом себе. Одно исходило от того Марка, который рос среди людей в серых шинелях и впитал в себя их жестокую и несокрушимую веру; другое превращало его в ничтожную частицу какой-то чудовищной машины перемалывания всего и вся и повелительно диктовало ему: «Покорись! Молчи! Исполняй! Думать, верить, желать — ничего этого от тебя не требуется».

Одинокий, растерянный, он замыкался в себе. Над ним всё еще властвовала инерция движения. Его заполняли теперь сомнения, много сомнений. Но будили они в нем лишь тревогу, а на другой путь не указывали.

Вавилов послал его на Сахалин, так как там возникла опасность. Сахалин был поделен на две части, и южная его часть принадлежала Японии. С недавнего времени посыпались с острова петиции от рыбаков. Если уж эти угрюмые, необщительные люди, сжившиеся с морем, решили жаловаться, значит, дело действительно плохо. Вавилов боялся, что сахалинские рыбаки дойдут до решения бежать с советской части острова на японскую — там бежать даже легче, чем в амурской полосе, где находился прииск Холодный.

Мрачно, недоверчиво встретили рыбаки Марка. Немногословно изложили жалобы. Издавна ловят они рыбу и сдают улов на рыбоконсервные заводы. Так было еще при дедах и при отцах ихних. Осталось так, когда заводы от хозяев перешли государству. Рыбаки ловили рыбу, заводы платили за нее деньги, снабжали провиантом, новыми снастями. Но вдруг заводы объявили, что они не будут больше заключать с ними договор, считают их своими рабочими, переводят на жалованье.

Рыбаки не приняли нового порядка, не вышли на лов. Заводы остановились. Марк в день приезда долго разговаривал с управляющим рыботреста. Тот готов был хоть сейчас подписать договор с рыбаками, но ему запрещено. Послал Марк радиограмму Вавилову, просил дать заводам право заключить договор на прежних условиях. Ночью управляющий приехал в грязную гостиницу, в которой остановился Марк, и сообщил, что им получены новые инструкции. Они исходят от ОГПУ.

«Сам товарищ Южный прибыл сюда», — сказал он. Видно было, что в его представлении товарищ Южный непререкаемый авторитет, против воли которого он никогда не осмелится пойти.

Утром Марк пошел в отделение ОГПУ и застал там Южного. В ответ на вопрос Марка, он лениво сказал:

«Да, это я дал приказ. Никаких переговоров с рыбаками не должно быть. Мы отучим этих морских разбойников спорить с государственными учреждениями. Они должны получать свое жалованье — и это всё».

«Но они отказываются», — сказал Марк. — «Они всегда были рыбачьими артелями, а не рабочими рыбозаводов. Да и какое это имеет значение? Важно только то, чтоб они ловили больше рыбы».

«Нас план рыбозаводов не интересовал, пока мы за его выполнение не отвечали», — всё так же лениво сказал Южный. — «Но подавление сопротивления частника, добитие остатков капитализма, это всегда наше дело. Рыбаки и есть эти остатки. Знаете ли вы, что они грозились разрушить заводы?»

«Слышал, но не верю», — хмурился Марк.

«Ну, ваше дело. Думайте об этом, что хотите, я же собираюсь доказать, что это так именно и было. Они хотели разрушить государственные предприятия, то есть совершить самое тяжкое преступление. Можете быть уверены, что мы эту кулацкую шайку скрутим. Вам же я скажу откровенно — Вавилову не надо вмешиваться в этот спор. Я понимаю, конечно, партия и всё прочее, но только там, где действует ОГПУ, партийные интересы полностью защищены».

«Видите ли, товарищ Южный, я отвечу вам откровенностью на откровенность», — сказал Марк. — «Вавилов мог бы и не вмешиваться, но если случится что-нибудь подобное прииску Холодному, то товарищ Доринас и вы, товарищ Южный, докажете, что в бегстве рыбаков на японскую часть острова виновато не ОГПУ, а партийная организация».

Южный вдруг улыбнулся. Он явно издевался над Марком, когда сказал:

«Партия знает, кто виноват. Товарищ Сталин никогда не ошибается». А потом громче: «Или вы в этом сомневаетесь, Суров?»

«В вашем присутствии не могу сомневаться», — пробурчал Марк. — «Но дело сейчас в том, что предпринять, чтобы успокоить рыбаков и дать сырье заводам?» — сказал он.

«А это уж предоставьте мне. Для того я и на Сахалине, чтобы успокоить рыбаков и пустить в ход заводы. Можете быть уверены, я успокою их так, что у них надолго пропадет охота ставить требования пролетарскому государству. Рыбозаводы переходят в ведение ОГПУ, а мы-то уж заставим рыбаков понять, что нам с ними заключать договор не пристало. Никаких претензий, потому что претендовать на что-нибудь в нашем государстве является контрреволюцией».

Южный городил чушь.

«А если все-таки рыбаки не пожелают ловить рыбу на этих условиях, что тогда?» — спросил Марк.

«Какой вы, Суров, въедливый», — уже сердясь сказал Южный. — «Если не захотят ловить, ну, мы поступим очень просто. Отберем у них снасти и запретим ловить рыбу. Выселим их куда-нибудь с Сахалина. На их место привезем заключенных, с которыми, как вы знаете, мы очень быстро договариваемся… Вам я рекомендую бросить заниматься этим делом, которое может для вас окончиться вовсе не весело».

«Спасибо за совет, но мне Вавиловым дана инструкция, и я должен ей следовать».

«Я больше не имею времени… и желания разговаривать с вами», — зло сказал Южный, вставая.

На другой день Марку вручили радиограмму Вавилова. Ему предписывалось с первым пароходом покинуть Сахалин и делами рыбаков и рыбозаводов больше не заниматься. Так, ничего не сделав, он отправился в обратный путь.

Марк всё еще был на палубе, когда пароход сменил курс и начал приближаться к берегу. Показались дома, разбежавшиеся полукружием у небольшой бухты. Деревянная пристань, на ней люди.

«Геологическую партию принять приказано», — крикнул кому-то капитан.

Матросы спустили сходни. На корабль погрузились какие-то люди. Среди них — высокая женщина со строгим красивым лицом. Она держала на руках спящего ребенка. Годовалый мальчонка уткнулся ей лицом в шею.

Марк рассматривал ее. Где-то он видел эту женщину с гладко зачесанными волосами, сплетенными в косы, которыми она дважды опоясала голову. Словно испуганные, неулыбчивые глаза. Мягкий овал подбородка. Марк был уверен, что он видел ее раньше. Родинка на левой щеке чуть повыше уголка рта. Черная юбка оставляла открытыми крепкие, загорелые ноги. Просторный жакет, из-под которого выглядывала белая кофточка, не скрывал линий молодого тела, вероятно, такого же загорелого и крепкого, как и ноги.