Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Но, конечно, заботы о тетке Вере и ее счастье не могли Марка от всего другого отгородить. Для дел других, от сердца далеких, он — единица, которую нужно в ряд поставить. Откуда-то повелось считать, что только в большом числе единица — фигура, а в отдельности ей бытовать совсем не положено. Недели через две по приезде в Москву, входил он в серое и скучнейшее здание ЦК партии. Теперь это была для него большая канцелярия, а между тем, входи он сюда раньше, обязательно подумал бы что-нибудь торжественное, сказал бы себе: «Здесь бьется сердце партии». Теперь же он злился. Думал о том, что охраны насовали, как всё равно осажденная крепость тут, а не ЦК. Получив пропуск и пройдя проверку, поднялся он на второй этаж, подошел к нужной двери. За нею — чинная обстановка приемной. Шкафы, стулья вдоль стен. Географическая карта на стене и над нею портрет того усатого, которого к ночи поминать не следует. Лысоватый человек с большим носом за письменным столом. Бумаги ровной стопкой. Чернильницы закрыты крышечками. Перья строго в ряд. Образцовый порядок. За спиной канцеляриста плотно запертая дверь в соседнюю комнату.

На Марка, когда он вошел из коридора, человек за столом не посмотрел, а молча протянул навстречу руку. Явно не для пожатия протянул.

«Что? Что вы хотите, товарищ?» — не понял Марк.

«Сдайте пропуск!» — как-то бесцветно сказал канцелярист.

Марк протянул пропуск, и человек склонился над ним. Сверял какие-то данные. Посмотрел пропуск на свет, словно подозревал, что он подделан. Потом снова протянул руку, опять молча, как будто Марк должен без слов понимать его.

«А теперь что я должен вам дать?» — спросил Марк, наполняясь глухим раздражением.

«Партийный билет», — проскрипел человек.

Началось сличение пропуска с партийным билетом. Носатый человек склонился к ящику стола и вынул папку. На ней номер и имя Марка. На первой странице личного дела — фотография. Человек поднял на Марка глаза, но и на этот раз лишь для того, чтобы убедиться, что перед ним тот самый человек, что и на фотографии. После этого он снял трубку. Телефонный звонок в соседней комнате. Проще было бы встать и подойти к двери, но это, как видно, нарушило бы установленный здесь порядок. Человек назвал Марка. Было слышно, как кто-то в соседней комнате сказал:

«Дайте личное дело и пусть войдет».

Человек поднялся из-за стола.

«Вас примет товарищ Ежов», — сказал он, открывая дверь за своей спиной.

Удивительно, как события могут развиваться по кругу. Когда-то Ежов послал Марка на Дальний Восток, а теперь принимал его после Дальнего Востока и опять куда-нибудь пошлет. Когда Марк вошел к нему, Ежов стоял за большим столом. Он мало изменился. По-прежнему обряжен в какую-то нелепую смесь. Черные сапоги, коричневый пиджак, синие брюки, вышитая косоворотка.

«Садитесь», — вялым голосом сказал он, указывая Марку стул напротив. Сам остался стоять. Перелистывал бумаги в папке. Спросил:

«Вы имели партийные взыскания?»

«Да, это записано в личном деле», — ответил Марк.

«Какие именно взыскания и за что?», — продолжал спрашивать Ежов.

«Выговор за потерю бдительности».

«Расскажите».

«Я разработал директиву о пересмотре списков лишенных избирательных прав», — сказал Марк, думая в это время про себя: — Ну, чего пристал, скотина! Ведь всё это записано, и ты только что читал. — Вслух же продолжал: «Видите ли, товарищ Ежов, директива исходила от краевого комитета партии, но я разработал проект и докладывал на заседании. После ее осуществления было найдено, что это ошибка, и мне объявили выговор».

Ежов некоторое время молчал. Потом продолжал допрос:

«Вам известно, зачем вы отозваны с Дальнего Востока?» «Нет. Ничего определенного не было сказано».

«Секретариат ЦИКа дает на вас заявку. Мы ничего против вас не имеем. Но это парт взыскание. У молодого члена партии. Потеря бдительности является большим проступком перед партией, товарищ Суров».

Через час Марк был отпущен. Ежов прочитал ему лекцию о бдительности. Москва утопала в солнце, а Марку было холодно, и он зябко ежился.

А еще через две недели его вызвали в Кремль. Неожиданными, переносящими воображение в сказку, казались ему сизые елочки, на которых, даже летом, словно морозный иней оседает. Они у самого Кремля посажены, за стеной ленинского мавзолея. Здесь покоятся останки вождей, удачно сманеврировавших и, не попав в опалу, отправившихся в мир, где нет скорбей, воздыханий и политбюро. Кладбищенская тишина и кладбищенская иерархия: членам политбюро — могилы, другим, помельче — дырка в стенке. Марк, направляясь к Кремлю, к легкой небесной устремленности Василия Блаженного, взглядом стремился и думал, что в тяжелых, никнущих к земле кубах ленинского мавзолея выражена прямая противоположность этому древнему храму. Земля и небо. Он замедлял шаги, любуясь храмом, но какой-то тип уже присосался к нему глазами-пиявками. Ускорив шаг, Марк вошел под своды Спасских ворот Кремля, думая, что повсюду теперь видна переодетая чекистская сволочь, которую сразу по собачье-внимательным глазам узнаёшь. Получил пропуск. Вдоль стены прошел к заднему входу в дом правительства. Дорога знакомая, ею он когда-то ходил с ребятами из университета, нанимавшимися сюда для строительных и ремонтных работ. В вестибюле невольно засмеялся. В углу была груда строительного мусора. Неужели до сих пор строят лифт, для которого они тогда начали пробивать шахту? Как давно это было!

«Товарищ, идите по назначению».

Охранник с малиновыми петлицами, стоявший в стороне и что-то отмечавший в блокноте, очень строго смотрел на него.

Ему нужно было на третий этаж, где помещался секретариат. На лестнице у него два раза проверили пропуск. В коридоре третьего этажа было безлюдно. Ноги утопали в красном пушистом ковре. Марк наугад двинулся в левую сторону, но ему перегородил путь охранник. Показав рукой в противоположную сторону, он сказал:

«Вам надо туда, товарищ».

Еще один охранник. Этот посмотрел пропуск, проводил Марка.

В приемной ждать пришлось недолго. Секретарша, уходя с докладом о нем, собрала со стола бумаги и заперла их в ящик стола. Марку стало неловко. Потом она вернулась, пригласила его войти в кабинет Волкова. Он вошел. Маленький, сухонький старичок рысил ему навстречу от огромного резного стола.

«Здравствуй, Марк, здравствуй, родной!» — кричал он. — «Да какой же ты стал большой! Почему столько колючек в глазах, и почему эта косая морщина на лбу? Откуда этот шрам над глазом, я его у тебя не помню?»

Марк растерялся. У него даже мысли никогда не возникало, что под именем Волкова скрывается его старый учитель из конармейской Школы. Виктор Емельянович Пересветов, а это был он, тормошил Марка. Они оба очень странно выражали радость встречи, но ведь так чаще всего и бывает. Старик тормошил Марка, приподнялся на носки с явным намерением погладить его по голове, как он это делал в их давние дни, но потом отдернул руку и засмеялся.