Ванесса Спрингора - Согласие. Мне было 14, а ему – намного больше [litres]

Совершенно очевидно, что между отделениями больницы информация циркулировала очень плохо, и мне хочется думать, что этот врач не имел ни малейшего представления о том, что делает: помогает мужчине, который ежедневно бывал в моей постели, беспрепятственно наслаждаться всеми естественными отверстиями моего тела.

Даже не знаю, как все это можно назвать – медицинским насилием или варварством? Как бы то ни было, благодаря легкому и безболезненному движению скальпеля из нержавеющей стали я наконец-то стала женщиной.

Существует множество способов сделать так, чтобы человек потерял себя. Некоторые из них поначалу кажутся вполне безобидными.

Однажды Г. взялся помочь мне написать сочинение. Поскольку у меня были хорошие оценки, особенно по французскому языку, я не считала необходимым обсуждать с ним свое школьное задание. Но, будучи упрямым как осел и находясь в тот день в приподнятом настроении, он без спроса открыл мою тетрадь на странице с заданием на завтра.

– Смотри-ка, сочинение, ты его уже написала? Я мог бы тебе помочь, знаешь ли. Осталось мало времени. Так, так, посмотрим: «Тема сочинения: расскажите об одной из ваших побед».

– Нет, не беспокойся, я уже все придумала, скоро напишу.

– Но почему? Ты не хочешь, чтобы я немного тебе помог? Так будет быстрее, а чем быстрее ты закончишь, тем скорее…

Его рука скользнула мне под блузку и нежно погладила левую грудь.

– Перестань, ты совсем озабоченный!

– Ну ладно, а вот я, представь себе, одержал одну победу, когда был в твоем возрасте! Ты знаешь, что я был чемпионом по верховой езде? Отлично! Так вот однажды…

– Меня это не интересует! Это мое сочинение!

Г. нахмурился, а затем откинулся на подушки в изголовье кровати.

– Хорошо, как хочешь. Тогда я немного почитаю, раз моя юность тебя не интересует…

Я смутилась и наклонилась к нему, чтобы сгладить неловкость поцелуем.

– Ну конечно же, твоя жизнь меня интересует, мне любопытно все, что с тобой связано, ты это прекрасно знаешь…

Г. резко выпрямился.

– Правда, а давай я тебе расскажу? И одновременно будем записывать?

– Ты невыносим! Как ребенок! В любом случае моя учительница тут же догадается, что это сочинение писала не я.

– Нет, мы напишем все в женском роде и твоими словами, она ни о чем не догадается.

И вот, склонившись над двойным листочком в крупную голубую клетку с полями, очерченными тонкой красной линией, я начала писать под диктовку Г. своим мелким, убористым, неизменно старательным почерком историю девочки, которая в чрезвычайно сложном заезде сумела за несколько минут перепрыгнуть на лошади десять барьеров, не только не уронив, но даже не задев ни одну из планок. Она гордо восседала на своем скакуне под бурные овации толпы зрителей, пораженных ее мастерством, элегантностью и точностью движений. Вместе с тем я открыла для себя массу новых терминов, значение которых мне приходилось постепенно узнавать у него. И это принимая во внимание тот факт, что на лошадь я садилась только один раз за всю свою короткую жизнь, после чего незамедлительно оказалась в кабинете врача, покрывшись сыпью, кашляя и плача от отека, от которого раздулось мое покрасневшее лицо.

На следующий день я, смущаясь, вручила сочинение учительнице по французскому языку. Через неделю, раздавая тетради обратно, она воскликнула (всерьез или нет, я этого уже никогда не узнаю): «На этой неделе вы превзошли саму себя, В.! 19 из 20 баллов, нет слов, это лучшее сочинение в классе. Остальные, послушайте меня внимательно, я раздам вам работу вашей одноклассницы и прошу внимательно ее прочитать. И мотайте себе на ус! Надеюсь, вас это не смутит, В., тем более что ваши друзья наконец узнают, какая вы искусная наездница!»

Процесс поглощения начался именно так, ненавязчиво.

Впоследствии Г. никогда больше не интересовался моим дневником, не побуждал меня писать, не помогал найти свой путь.

Писателем был он.

Реакция моих весьма немногочисленных друзей на Г. обескураживала. Мальчики испытывали к нему животную неприязнь, что Г. более чем устраивало, ибо он не испытывал ни малейшего желания с ними познакомиться. Мальчиков он предпочитал молоденьких, максимум двенадцати лет от роду, что я в скором времени и обнаружила. Все остальные являлись уже не объектами удовольствия, а соперниками.

Девочки, напротив, только и мечтали с ним познакомиться. Одна из них однажды спросила меня, может ли она почитать ему рассказ, который недавно написала. Мнение «профессионала» бесценно. Подростки моего поколения были гораздо более раскованными, чем представляли себе их родители. Факт, который не мог не радовать Г.

Однажды я, как обычно, опоздала в коллеж, пришла, когда уже начался урок пения и все стоя пели хором. Маленький, свернутый в четыре раза листочек бумаги приземлился на мой стол рядом с пеналом. Я его развернула и прочитала: «Ты рогоносица». Двое весельчаков гримасничали, приставляли указательные пальцы к голове и шевелили этими рожками. Урок окончился, и когда все ученики столпились на выходе у двери, я постаралась улизнуть, но один из шутников прижался ко мне вплотную и прошептал на ухо: «Я видел твоего старикашку в автобусе, он обнимал другую девочку». Я содрогнулась, но вида постаралась не подать. В завершение парень бросил мне в лицо: «Мой отец сказал, что это был мерзкий педофил ». Это слово я, конечно, уже слышала, но не придавала ему значения. Впервые в жизни оно пронзило меня насквозь. Прежде всего потому, что адресовано оно было мужчине, которого я любила, и делало его преступником. К тому же по тону, с каким оно было произнесено этим парнем, презрению, исходившему от него, я догадалась, что он уже записал меня в число не жертв, но соучастников.

Г. впал в бешенство, когда я сказала ему, что некоторые люди из моего окружения считают его «профессионалом сферы сексуальных услуг». Это выражение приводило меня в замешательство. Искренность его любви не вызывала у меня никаких сомнений. Я постепенно начала читать некоторые из его книг. Те, которые он мне порекомендовал. Самые разумные, тот самый, только что вышедший философский словарь, несколько романов, не все, самые скандальные из них он открывать не советовал. Положив руку на сердце, с силой убеждения, достойной лучших политиков, он клялся, что все эти произведения не имеют более никакого отношения к мужчине, которым он стал теперь благодаря мне. К тому же больше всего на свете он боялся, что некоторые страницы могут повергнуть меня в шок. В общем, изображал из себя маленького невинного агнца.