Курд Шлёцер - Личная корреспонденция из Санкт-Петербурга. 1857–1862

1853 г. Гамбург. Обед у Йениша, матери и дочери Рюкер. Обильные богатства, просторы моря... А в 1856 г. мы встретились в Берлине. Глазная болезнь, которая, слава богу, не имела никаких последствий, дала нам возможность обратить внимание на сказочное развитие, которое получила медицина под руководством Грефе [469]. Однако во время важного приглашения на чай у меня на первое место вышли петербургские планы дипломатов. А во время обратной поездки из Берлина в Любек мы общались весьма оживленно и только о золотой свадьбе — как же это все было прелестно! А затем первые обеды в нашем родном Любеке, в родительском доме. Германия, все-таки, слишком хороша!

Теперь, о картофельном вопросе! После того как в эти дни мы израсходовали данный продукт и оросили ее кожуру своими слезами, мы и подумать не могли, что новая посылка, уже незамерзшая, прибыла на Tamoschna. Только что фрау ф<���он> Вертер отправила мне для тебя еще одну благодарность с уверением, что посылка особенная. Итак, мой дорогой Шлёцер, моя окончательная благодарность за все твои беспокойства в области, по обыкновению, далеко отстоящей от тебя. Нам нужно неимоверно много этих южноамериканских иммигрантов, которые у Вас стали бравыми пруссаками [470], поскольку почти каждый день у нас гости — Эверс, Кённериц, австрийцы, Брау [471], Хомпеш и т.д. В этих обстоятельствах уже потреблено почти две тонны.

Я вынужден заканчивать, чтобы вскоре подготовить англичанину посылку.

К сему прилагается моя первая глава. За вторую уже приступил: отношение Пруссии к России с 1700 по 1770 гг.

Третья глава: Принц Генрих [472]прибывает в Петербург. Его встреча, Дворцовые торжества, Екатерина, Орлов, Панин. Царское Село и т.д. [473]

27-го сентября Александр и Луи поздравили короля Вюртемберга в Штутгарте с Днем рождения [474]. Что за воспоминания!

27-го сентября 1808 Наполеон и Александр I встретились в Эрфурте. Немецкие князья прославляли торжества [475].

Тот же сентябрьский день 1815 года увидел едва подписанный документ Священного Союза [476]. И под этим религиозным знамением встретились в сентябре 1833 г. три помазанника Божьих вторично, теперь уже для отражения революционных идей нашего времени [477].

Сейчас же картина другая. Александр II и Наполеон III — легитимность и дитя революции — вновь приветствовали друг друга 27-го сентября. После длительных приготовлений «совершенно случайно». Какими бы ни были дальнейшие последствия, в любом случае, Священный Союз канул в Лету. Вместо этого, пока лихорадит весь мир, образовалась новая комбинация с самыми практическими последствиями: объединение Востока и Запада. Посередине — немецкий народ, которому не хватает национальной спайки французов и англичан: Пруссия, провеселившаяся до одури борьбой партий, которые вращаются в своих малых мирках. Управляемая тайными советниками Пруссия. На это просто больно смотреть!

Оба Мейендорфа много думают о Берлине, где им, за исключением 1848 г., очень хорошо жилось. Лишь теперь они совершенно ясно почувствовали, что примкнули к Пруссии и королю, хотя в свое время Мейендорф частенько и бранился. Его теперешнее положение не то, что он имел в Берлине. И со вспыльчивым Горчаковым, который никогда не спит, в 5 утра будит своих секретарей для написания депеш, хочет быть передовым борцом нового славянства (!), при этом одержимый вызывающим смех тщеславием, а, например, в Веймаре и Дрездене высказывался так, будто бы в Штутгарте обсуждаются самые важные вопросы всемирно-исторического значения, в то время как Орлов, который все еще первый человек в империи, утверждает обратное, а Наполеон заявил без обиняков: «Nous n´avons fait rien. Nous avons fait de l´eau claire [478]», итак, с этим занятым, по студенчески бахвалящимся Горчаковым Мейендорфу совершенно невозможно установить отношения. Этот человек остроумный, но весь мир вот уже несколько лет смеется над ним. Уже поверенным в делах, как известно, его называли: le surchargé d´affaires [479].

После обеда у императрицы-матери, о котором я писал [480], у меня была беседа с этой знатной дамой. Чтобы услышать от нее что-то, я сразу начал с мемуаров Екатерины — которые я сам хотел и должен был видеть, поскольку они сверхинтересные — и многое узнал, что меня очень взволновало. В ходе нашей прекрасной беседы, подошел пожилой Нессельроде, который хотел представить меня перед императрицей как автора. Правда, она великолепно одернула его тем, «что она уже давно знала об этом». Более занимательно было, когда разговор между нами тремя коснулся Семилетней войны [481], и граф дважды подряд упомянул начальный 1756 год как год окончания войны, а императрица, поначалу сама несколько ошибавшаяся, вскоре все же собралась с мыслями и в жесткой форме остановила доброго графа. Вся эта беседа была чарующей. Если бы я только мог получить мемуары Екатерины! Между тем я вновь начал кокетничать с нашим архивом: донесения прусского посланника из Ораниенбаума и из Петергофа во время революционных дней 1762 г. — это неприятно задело императрицу. «Одним словом, посланник был в эти дни как раз у другого?» Этим «другого» она обозначила Петра III так, как будто бы она не хотела называть его имя.

«Визиты и званые вечера?» Мой дорогой Шлёцер, я более и не думаю о званых вечерах! Все общество исчезло, больше никто не приходит; недовольное настроение везде. «Tout le monde qui se respecte, s´en va [482]» — сказал мне один русский. А визиты? их я также более не совершаю. Каждый вечер я остаюсь дома; архив несказанно интересен. «Ты рассоришься со всем миром!» Все это мне безразлично.

Добрый граф [483]недавно вновь очень обрадовался, когда услышал от меня, что «я опять захотел написать книгу», но другие, конечно же, не будут так благоприятно думать об этом. Пока что у меня такая масса материала, что я едва ли могу выйти из сложившегося затруднительного положения. Центром повествования является принц Генрих [484], его пребывание в Петербурге; он жил в теперешнем пажеском корпусе, тогдашнем графском дворце Воронцовых [485]. Одни придворные торжества за другими. О некоторых имеются в наличии детализированные до мельчайших подробностей описания, например, в старой «С<���анк>т-Петербургской газете» от 1770 г. аллегорические фейерверки в Царском Селе, какие только мог бы изобрести век рококо. Наряду с этим, политические интриги. Если посланник граф Солмс исполнял свои дела неверно, Старый Фриц ругал его так, как подмастерье в сапожной лавке. Задержание Обрескова [486], которое я описал в своем «Шуазёле», письмо от него из Семи башен [487], в котором он объяснял прусскому посланнику в Константинополе, что с ним вскоре было бы покончено — это было передано курьером в Берлин, оттуда — курьером в Петербург. Французские интриги, чтобы заполучить Корсику [488], Паоли [489], Дюбарри [490]— на это толковые и остроумные замечания Старого Фрица. Затем вновь пришло от него письмо, в котором графу Солмсу tout bonnement [491]было передано в распоряжение 70000 талеров, чтобы переиграть окружение Панина, министра иностранных дел, в каком-нибудь определенном вопросе; длинная инструкция, как следует подготовить подкуп! Если Солмс не угождал, Фриц писал, например, «Il faut vous acquitter exactement des commissions que je vous donne, ou vous pourriez me jeter en d´étranges soupçons, et c´est une matière sur laquelle je n´entends pas raillerie [492]». Любое письмо, а оно могло быть и самого гнусного содержания, заканчивалось, правда, «Sur ce je prie Dieu qu´Il vous aît en Sa sainte et digne garde [493]» этим же хочу закончить и я.