Курд Шлёцер - Личная корреспонденция из Санкт-Петербурга. 1857–1862

Le «Prince Ministre [494]» уже с некоторое время не совсем здоров. О его высказываниях за границей со всех сторон приходят интереснейшие новости. Он везде ставил себя так, как будто бы он один держит в своих руках руководство миром. Старший Орлов только и называет его как «notre Mazarin» [495], «notre Richelieu» [496]или «le grand-moutardier du Pape» [497]. Последнее — частью, как намек на Горчакова, т.е. Gortschiza, отчасти потому, что говорят: «Il se croit le premier moutardier du Pape [498]» т.е. un homme médiocre qui a une grande opinion de soi-même [499]. В устах Орлова, который все еще остается душой правительства, эти слова звучат в высшей степени по-особенному. То, что у Бенкендорфа [500]в Штутгарте сухотка спинного мозга и что он совершенно болен, ты, вероятно, знаешь. Как глубокую тайну передаю тебе, что сюда был вызван Хрептович [501]и что Бруннов, вероятно, вновь вернется в Лондон. Много споров между железнодорожной компанией и Чевкиным; он придирается, где только может. Потому-то движение по дороге в Лугу еще не может быть начато, поскольку «Могущественный» был не согласен то с каким-нибудь мостом, то с депо, то с каким-нибудь другим зданием. Господа неистовы по отношению к нему. На одной карикатуре изображена железная дорога, на ней лежит скрюченный Чевкин [502]как баррикада. Приближается поезд. Но локомотив все же находит дорогу: под горбом Чевкина проходит тоннель.

Абекен [503], этот добрый человек, отправил мне пятнадцать томов своей «Œuvres de Frédéric le Grand» [504]. В прошлую субботу я прочитал шефу и его жене вслух вторую главу своей работы, которая была принята одобрительно. У нас сейчас так сказочно хорошо, что я стал еще реже выходить. Помимо того, у меня страшно много работы. Вертерн уже три недели в Остзейских провинциях и, кажется, скоро еще не вернется. Шуленбург, являющийся сейчас секретарем посольства в Риме, ранее, по меньшей мере, по общему мнению нашего министерства, намечавшийся сюда в качестве преемника Вертерна на должность 1-го советника посольства, недавно обручился и ни за какие деньги приезжать сюда не хочет.

Недавно я в очередной раз провел прелестный вечер у несравнимых Мейендорфов. Он огонь и пламя для моих теперешних исследований. Мы беспрерывно беседовали о Фридрихе и Екатерине, а затем я вместе с веселой госпожой ф<���он> Мейендорф — разложил пасьянс.

Третьего дня великолепная санная дорога.

Каждое утро я совершаю великолепнейшие прогулки. Каково же упоение, выйти в утренние часы на набережную через Летний сад и его окрестности, я не могу даже Вам описать! Там, на Сергиевской [505], живет преемник Рудольфи Лоэн, близнец твоего друга Р., со своими любезностями и мелочностью; такое же внешнее спокойствие, страсть к искусству, находчивость в женском обществе. Сегодня я шел напрямик по Литейному [506], на котором перед Арсеналом [507]стоят несколько старых немецких пушек с занятными надписями, среди них одна — 1559 года, на нижненемецком диалекте: «De rode Lauwe bin ich geheten; mit einer isern Kugelen do ich na dem Vigende scheten [508]». Там также стоит большая мортира с искусно выгравированным портретом великого курфюрста [509], отлитая в 1678 г. в Берлине Мартином Хайнце. Арсенал был выстроен графом Орловым и подарен императрице Екатерине.

Несмотря на все шпильки в сторону дома Штиглицев, он остается для меня интересным, любезным человеком, о котором я многое узнаю, слышу новое и с которым я могу говорить о разных вещах, за исключением моих финансовых дел — в этом вопросе у него особое подозрение в отношении большей части людей, и я не хочу, чтобы пусть даже малозаметное, оно возникло у него и ко мне, поскольку он в целом питает по отношению ко мне полное доверие и рассказывает мне с глазу на глаз о делах, о которых он, как я полагаю, никому более и не сообщает. Кроме Плессена, который в Париже, и больного Лёвенштерна, у него здесь больше никого и нет для доверительных бесед. Ты очень хорошо знаешь об этом, моя дорогой Шлёцер, в котором он видел фундамент. Быть финансовой величиной — это не беззаботная судьба. Возвращаясь к вопросу о том, делает ли богатство счастливым, я уже вижу, как ты с ухмылкой цитируешь «Иоганна, веселого мыловара» [510]. Уже несколько дней Штиглиц подавлен из-за финансового кризиса; но еще вчера мы были на замечательном обеде у него, и он сказал мне, после того как показал телеграмму из Гамбурга о восьми банкротствах: «Ça ne nous empêchera pas de boire quelquefois une bouteille de Sekt [511]». Меня умилила его радость, когда я сказал ему, что вновь пишу о чем-то, и растрогало, как он справляется о моей работе, несмотря на то, что он, несомненно, никогда не возьмет ее в свои руки — а, может быть, и наоборот, поскольку она будет о Петербурге — и, несмотря на то, что, как это он мне сам рассказывал, из «известного» Шазо прочитал всего несколько страниц. Его большая заслуга в том, что он ни разу еще не обиделся на меня, когда я исчезаю после ужина у него, что ему, обычно, неприятно: «Конечно, сразу же после сигары господа дипломаты хватаются за шляпу, чтобы лететь в другой салон».

О финансовом кризисе Штиглиц вновь подготовил доклад, согласно которому после окончания Семилетней войны ничего подобного не происходило. Кризис 1799г. был менее значительным, чем настоящий.

В Гольштейнском вопросе здешний кабинет ведет себя великолепно. Никто не понимает, что Плессен сейчас не на своем месте; возможно, что датчанство станет постепенно угнетающим для него; всю зиму он отсутствовал, как говорится, из-за своей жены. Датские интересы представлены здесь неким господином ф<���он> Хагеманом, который несколько обделен небом. Дания скверна до мозга костей, постепенно мир убеждается в том, что не существует земли, менее демократичной, чем Гольштейн; недавно мне вновь об этом дал понять Мейендорф.

Здесь поднимается недовольство. Еще раз повторю тебе, что я, несмотря на это, не думаю о баррикадах, поскольку подобного рода движение едва ли придет из городов. Но вот в деревне все разнородно. Беспрестанно слышишь об убийствах, которые чинят крестьяне над дворянами. Крестьянский вопрос бродит повсюду, всё новые слухи, предложения, проекты, надежды — но на этом все и останавливается. Секретная комиссия [512], которая с начала этого года занимается этим вопросом, состоит из высокопоставленных господ, которые, за исключением лишь одного [513], не имеют представления ни о социальных, ни об экономических реалиях. Крестьяне не думают ни о чем другом, кроме как об освобождении, помещики по причинам, от которых нельзя вот так отмахнуться, относятся к этому отрицательно. Уже Екатерина не находила решения этого вопроса; она хотела «повиновения по законам, но не рабов». Уже тогда давались замечания о том, что полная свобода сделала бы русских крестьян более недовольными, нежели довольными. Но гора, которую эта духовная и энергичная «Мать Отечества» была бы в состоянии свергнуть, все эти сто лет становилась все более и более твердой. Нынче же по этой горе стучат молотками все эти маленькие люди, пока однажды не грянет ужасный взрыв. Как же они собираются решить все эти противоречия с такой комиссией, в главе которой стоит такой человек как Орлов, воплощенная оппозиция; «он скорее позволит отрубить себе руку», нежели освободить крестьян с землей. Либерализм великого князя Константина пока что и изменить ничего не может. Первый шаг уже сделан, сейчас это звучит как: вперед! Обратного хода более нет.