Курд Шлёцер - Личная корреспонденция из Санкт-Петербурга. 1857–1862

В золоте и серебре 122 838 117 рублей серебром

В иностранных и отечественных государственных бумагах 23 714 218 " "

вместе 146 552 335 рублей серебром

Эта сумма, деленная на приведенную выше, дает 47/10 и при этом еще учтено, что указанные в sub 2 [444]отечественные государственные бумаги могут быть сразу же реализованы так, чтобы фактически считаться наличностью. Но такая реализация кажется, однако, весьма сомнительной; итак на 1 января 1857 г. лишь пятая часть стоимости выпущенных императорским правительством бумажных денег была обеспечена денежным резервом.

Между тем, это соотношение стало еще более неблагоприятным. Из очень хорошего источника мне стало известно, что Брок 23 марта э<���того> г<���ода> подготовил для императора Doklad, согласно которому уже тогда бумажных денег в обращении было на 739 миллионов рублей. 1 января 1856 г. их было 509 миллионов. Таким образом, их масса с 1 января 1856 г. по конец марта 1857 г. увеличилась на 230 миллионов рублей серебром, но нельзя предположить, что денежный резерв в Смешанном фонде вырос в таком же размере.

Последняя неделя, должно быть, также стоила значительных денег. Но придворные торжества могут быть иногда и занятными. Это я понял в прошлый вторник на одном веселом балу в Петергофе. Я тогда настолько забылся, что даже танцевал. В тот самый момент, когда я уже хотел приготовиться к франсез [445]с бывшей придворной дамой великой княгини Екатерины, красивой госпожой ф<���он> Веймарн, урожденной Зедделер [446], ко мне приблизилась императрица-мать, чтобы сообщить мне, что она в последние дни много думала обо мне, вместе с чем она вновь с настоящим берлинским тоном задала свой вопрос: «когда же Вы все-таки пришли к идее заняться литературой?» Это «когда» я разъяснил ей весьма внятно, так что благородная дама соблаговолила рассказать мне кое-что относительно моих теперешних изысканий в архиве нашей дипломатической миссии, пока она не закончила свой рассказ тем, что читала рукописные мемуары императрицы Екатерины II, как будто она хотела мне сказать: «Да, мой мальчик, ты все-таки кое-что еще не держал в своих руках!»

Между тем, это не очень-то и разжалобило меня. Так как совсем недавно я нашел в нашем архиве просто неописуемо интересные вещи: вереницу корреспонденции Фридриха Великого [447]с его здешним посланником графом Солмсом [448]за 1771 год, из которой видно, как у короля постепенно возникает, развивается и до конца сформировывается мысль о разделе Польши [449]. Как известно, австрийцы были первыми, кто вступил в Польшу. Об этом становится известно в Петербурге. Солмс сообщает это королю. В самом начале тот об этом и знать ничего не хочет, рассматривает такое дело как «багатель». В конце концов, он получает точные известия, озадачившие его. Теперь он вычисляет: если Австрия увеличится, должна и Пруссия стать больше. Россия должна стать третьей в союзе. Солмс получает приказ за приказом прозондировать петербургский Двор. Но медлительный Панин [450], тогдашний министр иностранных дел, поначалу не осмеливается появиться пред своей государыней с подобными планами раздела. Между тем, старый шестидесятилетний Фриц [451]становится крепким как молодой студент: «N’oubliez rien, — пишет он Солмсу, — mais employez plutôt tous les moyens humainement possibles, pour me faire obtenir quelque portion de la Pologne et ne fût ce qu’une parcelle. Vous pouvez être assuré, je n’oublierai certainement pas le service que Vous m’aurez rendu dans cette rencontre, mais que plutôt je m’empresserai à Vous faire éprouver les effets de ma reconnaissance par une récompense proportionnée et telle que Vous aurez tout sujet d’en être content [452]». Собственно, вопрос, кто начал раздел Польши, мне, по сути дела, безразличен. Раздел произошел, и все трое согрешили почти в равной доле. Но эти письма в самой высшей степени удивительны, чтобы понять старого государя в Сан-Суси.

Сегодня был у Лёвенштерна, чтобы рассказать ему об этих письмах. У него я узнал, что здешний Смитт, который готовит биографию Суворова, провел изыскания в Московском архиве и переписал там целые кипы переговоров, которые состоялись между Екатериной, Паниным, Солмсом и Старым Фрицем. Эти копии очень хотел видеть Нессельроде, в то время, когда он был еще у руля. Через посредство Лёвенштерна он получил эти копии, которые, естественно, с такой жадностью изучал, что не мог даже от них оторваться. Через несколько месяцев Лёвенштерн попросил их обратно. Канцлер не хотел, он утверждал, что бумаги содержали дела, которые могли слишком скомпрометировать Пруссию и Россию. Еще раз получить их Смитт уже не мог. В конце концов, спустя годы, после того как канцлер получил отставку, он поручил Вестманну [453]привести в порядок свои бумаги и все, что принадлежало другим, но все еще находилось среди его вещей, вернуть их собственникам. Таким образом, Смитт вновь получил свое.

Старый Нессельроде проявляет большой интерес к этому польскому разделу 1772 г. Уже прошлой зимой он неоднократно мне говорил, что в нашем архиве должны быть в высшей степени интересные дела. Это высказывание я тогда не мог себе объяснить. Я полагал, Рохов [454]охотно предоставил ему эти сведения. Теперь я знаю, как обстоит дело. На основании того, что находится в Москве, он сделал совершенно правильный вывод о том, что должно быть у нас, и это бесподобно.

Вчера император отплыл в Лугу. Барон сопровождал его в Царское (Село — В.Д.), откуда Его Величество отправился. Таким же образом в прошлое воскресенье, когда Двор вновь перебирался отсюда в Петергоф, он вновь был в свите императора.

В прошлый вторник, наконец-то, написал мне мой шеф. Он отправляется, как ты уже предположил, не в Вену, но ожидает императора между 14-м и 16-м сентября в Берлине, и обратно возвращается сюда, что мне очень приятно.

Во время придворных праздников я познакомился с принцем Гогенлоэ [455], братом имеющего резиденцию в Кирхберге князя [456], который рассказал мне о Гаггштадте [457].

Вчера мы праздновали день рождения барона. Поскольку день был постный [458], ужинали поздно, в 8¾ на Каменном острове; стол на шесть столовых приборов. Великолепная музыка кавалергардов. Вместе со звездой св. Станислава барон получил особенно благосклонное Высочайшее письмо, подписанное в Варшаве: «за ревностное и успешное участие, которое Вы обнаружили при строительстве новых железных дорог в империи, по случаю совершенного в эти дни открытия новых железных дорог из Санкт-Петербурга в Петергоф и из Гатчины в Лугу [459]. Мы считаем справедливым Вас, как главного основателя этих железных дорог, (посвятить — В.Д.) в рыцари ордена Св. Станислава первого класса» и так дальше.

Петергофская железная дорога принесла с 20 июля по 20 августа 20000 рублей серебром, брутто, но издержки не настолько чрезмерны.

Очень часто теперь я думаю о Германии! Примерно в это время мы имеем обыкновение встречаться в Любеке и предпринимать наши осенние путешествия. В 1852 г. с тобой, моя дорогая невестка, в Марку [460], в Хоэнберг [461]к твоей кузине Шуленбург [462], у которой гостил молодой Вердер [463], к Яговым [464], где нас встречала радужная Бернардина в своем вишнево-красном платье вместе с растрепанной Альбертиной [465]. Затем Штендаль [466], прежде всего, это жемчужина Марки, высоко расположенный Тангермюнде, который уже только из-за своего тихого существования должен был бы быть предан забвению, когда император Карл IV имел свою резиденцию в Праге, и богемский лев протянул свои лапы на север [467]. Какое же изобилие интересных историй и великолепных зданий вмещает в себя песчаная, но все же замечательная Марка! Немецкий филистер даже не догадывается об этом. Уже старый Шлёцер хотел сделать «подробную выписку» из наших хроник «для широкой публики, в высокой степени легкую и естественную. Если книжный лист можно будет настолько приятно пробежать взглядом, что читатель даже и не заметит тот кропотливый труд, которого он стоил автору, но скажет: «Ах, такое бы я хотел совершить на досуге», тогда такая выписка удалась» [468]. Разве это не было бы интересным твоему перу, мой дорогой брат? Однако — обратно к нашим совместным поездкам.