Курд Шлёцер - Личная корреспонденция из Санкт-Петербурга. 1857–1862

Благодарю тебя за все замечательные новости из дорогого Любека, которые ты сообщаешь мне верным тебе пером. Ты не поверишь, как радует меня любая весть оттуда, и как я думаю о вас всех, особенно вспоминаю тихие воскресные дни, когда я знал, что встречу вас всех у тебя, или у доброй Икки, или у моей любимой Айльхен [849]. В памяти возникает столько много замечательных воспоминаний, благодаря которым моя жизнь в отчем доме стала такой богатой! ...Господь да хранит тебя, моя добрая, дорогая мама, в здравии и силах. За то, что дорогой Рёк [850]так преданно навещает тебя, я искренне благодарю его.

Здесь в Петербурге, собственно говоря, ничего нового. Старый Орлов все сильнее угасает и уже наполовину не в себе. Недавно он в течение четверти часа около восьми раз спросил Штиглица: «Comment est la change sur Paris? [851]» Теперь же он рассказывает всем, что вдовствующая императрица умерла. Недавно же я слышал от одного хорошо осведомленного человека, что Орлов предпринял свою известную кавалерийскую атаку 14 декабря 1825 г. лишь после того, как он провел два часа вместе со своей garde à Cheval [852], находившейся сперва на площади, позади казарм, ожидая, кто же победит: Николай (Николай I — В.Д.) или его противники. Только когда он услышал, что побеждать начинает первый, он бросился со своими кавалеристами вперед. Если бы я мог рассказать эту историю барону, его бы хватила судорога, поскольку все его помыслы и желания вращаются вокруг «князя» [853].

В обществе, как всегда, бранят «барона»; в настоящий момент за то, что он самовольно и умышленно не принимает людей в банке, в котором они хотели бы взять деньги взаймы на <���покупку — В.Д.> векселей. Этим воплям я не верю, поскольку барон благодаря своим предыдущим делам имеет прекрасное знание здешних сильных и слабых домов; кроме того, в его распоряжении находится всего лишь 15 миллионов. Удивительна здесь большая нехватка банкнот. Тут уже сломали себе голову над причинами, но думают, хотя еще довольно-таки спорно, что это было вызвано либо изъятием из оборота больших объемов денежных средств огромным количеством акционерных обществ, которые появились в последнее время и в <���деятельности — В.Д.> которых участвуют мелкие торговцы и ремесленники — для меня это не является убедительным — либо проникновением благодаря расширению <���денежного — В.Д.> обращения внутри империи банкнот в такие местности, где их ранее особо и не хотели брать. В последнем случае Россия со своими 700 миллионами <���рублей — В.Д.> имеет недостаточное количество банкнот. В течение нескольких дней распространялась олимпийская радость благодаря прекрасным котировкам. Они во многом явились следствием хороших новостей из Одессы и Риги и экспорта зерна оттуда; однако сейчас (они — В.Д.) уже снова снизились, поскольку тут нет никакой локальной причины.

Императорская фамилия теперь полностью распалась, поскольку ее только лишь и удерживала Александра Федоровна. Правящую императрицу [854]так мало любят в императорской фамилии, что великие князья и великие княгини вот уже несколько лет увиливают от того, чтобы идти к ней. Да и сам император не тот человек, который мог бы стать центром внимания.

Немецкое влияние растаяло и теперь может поддерживаться лишь искусственно. Русский национальный костюм начинает входить в моду. И поскольку императорский Дом уже обозначается как «чуждый», славянские и антимонархические тенденции начинают смешиваться. В этом же направлении начинает медленно подмываться и почва империи. Пруссия отходит на второй план. Здесь еще теплили надежду, а старая императрица следовала своему драгоценному плану и даже настоятельно говорила о нем на своем смертном одре, что сын принца Альбрехта [855]должен жениться на юной 19-ти летней Марусе [856], дочери великой княгини Марии Лейхтенбергской [857]. Между тем, принц остается здесь еще на три недели по специальному приглашению императора, а, Маруся, говорят, очень его любит. Но из свадьбы, о чем я пишу совершенно секретно , ничего не выйдет. Греческая принцесса — дочь грациозной Марии! Сама Маруся, говорят, до смешного похожа на императрицу Екатерину II, настолько, что в ее окружении есть даже один, похожий на Орлова [858]. Но так не пойдет [859]!

Что касается твоего вопроса: я сегодня не советую ни одному немцу поступать на русскую службу. Современная и будущая Россия — самая страшная страна, которую себе только можно представить. С тех пор как вместе с Николаем ушел в могилу ореол армии, финансов, дипломатии и тому подобного, стало проявляться все самое отталкивающее в этой стране. Ты не знаешь сегодняшней России! Каждый хотел бы покинуть сейчас Россию, даже самые закоренелые петербуржцы как, например, Плессен, говорят в доверительных разговорах об этом.

А напротив — наша добрая, любимая, красивая Германия со своей угрюмой Померанией, своими высокомерными косными чиновниками, своими хитросплетениями, своими невежливыми жителями, своими порой плохо танцующими, плохо говорящими по-французски, плохо выдрессированными господами и дамами — но она остается единственной страной в мире, где можно найти внутреннее спокойствие и удовлетворенность и которой мы, слава богу!, принадлежим. Лишиться своего германского гражданства в 1860 г., чтобы стать российским Tschinownik, — это преступление против себя и отечества.

Мой Паша сейчас — в ужасном смятении. Вследствие пребывания в Берлине, тамошней нерешительности и неразберихи в нем вновь закипела кровь. Кажется, он считает, что скоро наступит его время. Состоится ожесточенное заседание палаты, Шлейниц выйдет из себя, потребует своей отставки — тогда-то паша и надеется вступить в должность. Но есть еще один большой вопрос: подходит ли он сам для Пруссии? Подходят ли пруссаки ему? В эти тихие, ограниченные обстоятельства (врывается — В.Д.) вдруг этот вулканический дух! Когда он неистовствует по поводу внешней политики Пруссии, я понимаю его. После Кастельфидаро [860]Берлинский кабинет нацелен на энергичные действия: «Мы можем лишь глубоко сожалеть о действиях и принципах сардинского правительства и высказывать свое неодобрение этих принципов и их результатов в самой решительной и основательной форме».

Можно ли во что-то верить?!

В величественную Германию! Как часто я думаю о словах деда, который из своего дома на Неве с грустью провожал взглядом каждый из проходивших по реке в сторону Германии кораблей: «Германия! Под этим словом я думаю о единстве, о своей отчизне ».

Между тем, Бисмарк не получает из Берлина ни слова, т.е. ему с Вильгельмштрассе не пишут ничего. Там его не любят и ведут себя так, как будто он совершенно не существует. Одним словом, он проводит политику на свой страх и риск. Так называемым домом он здесь не занимается, жалуется постоянно на дороговизну, встречается с людьми мало, встает в 11 или 11½, сидит целый день в зеленом халате, не делает никаких движений, выпивает все больше и бранит Австрию [861].