Курд Шлёцер - Личная корреспонденция из Санкт-Петербурга. 1857–1862

А Варшава! Какая комедия! Когда я приехал сюда в конце августа, речь только и шла как о трех князьях Священного Союза против Франции. Вдруг лозунг зазвучал по-новому: «Солидарность континентально-консервативных интересов», т.е. с Францией против Англии, а для чего? Чтобы пересмотреть Парижский договор 1856 г. и упразднить ограничения в отношении Черного моря. Этим четверным альянсом надеялись принудить Англию. Но Англия скорее начнет вторую Крымскую войну, нежели бросит Черное море.

Если Александр II открыто выступает против Франца-Иосифа, пусть тогда он скажет ему, что Россия ничего не может сделать для Венгрии и Галиции. Это было бы разумно и могло бы образумить Габсбургов. Но скорее будут говорить не по существу и, поскольку Александр II отбыл отсюда в весьма легитимистском возбуждении, станут по возможности давать совершенно пустые обещания, неисполнимые, поскольку Россия такой же банкрот, как и Австрия.

Крестьянские редакционные комиссии закончили сейчас под руководством Панина свою работу [799]. Она должна быть передана по возвращении императора в Главный комитет по крестьянскому делу. Душа борьбы за освобождение — Милютин [800], помощник Ланского, благодаря своему шурину Абазе приближенный к великой княгине Елене [801]. Проекты превращаются в пугающую путаницу. Невыносимо! Между тем крестьянство во внутренних областях империи становится все более беспокойным. И пока здесь царит недальновидность и легкомыслие, Австрия в оцепенении устремила свой взгляд в сторону распада, который будет ускорен посредством нового диплома [802].

Когда я теперь бываю у Мейендорфов, которые находятся во власти старой идеи, или когда я обедаю у Туна [803]в его роскошном дворце Лазаревых [804]и слышу, что речь идет лишь об очередном завоевании Ломбардии, о «негодяе» Викторе Эммануиле [805]и о «собаке» Гарибальди или о плаще Святого Леопольда, который еще спасет Австрию [806], и затем, когда я вижу реальное состояние дел, мне все это кажется совершенно странным.

Неожиданным заболеванием Шлейница здесь очень раздосадованы. Ты, конечно же, знаешь эту историю о нем и Моренгейме? 19 октября Будберг отправлялся в Варшаву. Днем ранее Шлейниц отрапортовался, что заболел. 20-го утром, когда отправился уже и сам принц-регент, к Шлейницу «на доверительный разговор» явился Моренгейм. Шлейниц велел передать, что «ему нездоровится» и, думаю, даже, что «он не встает с постели». Моренгейм настаивал на своем. Шлейниц явился. Затем Моренгейм объявил ему, что явился по поручению, конечно же, Будберга, дабы убедиться в том, действительно ли он себя так плохо чувствует. Дословно, конечно, Моренгейм так не сказал, но как-то наподобие этого. Шлейниц рассвирепел и велел выставить Моренгейма за дверь. Будбергу эта история, конечно, навредила.

Если не станет пожилой императрицы, отношение к нам будет более холодным. Три недели с нами возились лишь для того, чтобы склонить нас также отозвать свою дипломатическую миссию из Турина [807]. Тем теснее, однако, с Луи. Горчаков провел весь день с Монтебелло. Самые успокаивающие объяснения в отношении Варшавы [808]были даны, туда даже был приглашен Тувенель [809], который, правда, приглашение отклонил. Прямо перед отъездом Александр II получил письмо от Луи, а Горчаков — от Тувенеля: Варшава «не будет» оскорблением для Франции. «Vous voulez enfoncer une porte ouverte [810]» — ответил Горчаков Тувенелю. Отзыв дипломатической миссии из Турина произошел отчасти из-за того, что император Александр II вдруг с таким рвением стал на сторону легитимности, как «хранитель тех вечных законов, без которых в Европе нет ни порядка, ни мира, ни безопасности», отчасти из-за предрасположенности к Франции, которая также pro forma [811]отозвала своего барона Талейрана. Здесь, правда, забыли, что Луи разыгрывал с Турином и Римом комедию, потому что «он» не мог ничего предпринимать против Италии, иначе бы они застрелили его. Гарибальди просил передать ему: «Prenez garde, vous avez une queue de paille, à laquelle i lest très facile de mettre le feu [812]».

Графиня Цеппелин вышла замуж за князя Ухтомского, военно-морского офицера, адъютанта великого князя Константина [813]. Восемь дней тому имел радость от визита Дюгамеля [814], который после Хомбурга истощал и просил передавать вам самый сердечный привет.

Мой паша живет здесь очень спокойно и ни с кем не видится. Он надеется на то, что парламентское заседание закончится для Шлейница плохо, а министром затем станет он. Я сохраняю с ним все еще хорошие отношения; каждый день он приглашает меня на обед — страшно интересно, всегда доходит до споров. В целом, ужасно много работы. Но что это была бы за жизнь без работы!

«La conférénce de Varsovie est un coup d´olivier dans l´eau» [815]сказал Горчаков. Там не произошло ничего. Единственная встреча министров, на которой Горчаков держал большую речь и воскликнул: «Messieurs, j´ai bien des cartes, mais le n´ai pas d´atouts! [816]» на что Тун сразу же ответил: «Allons, mon prince, on joue sans atouts [817]». В петербургской игре «Jarolasch», ералаш, как известно, играют без козырей [818].

Тем не менее, позиция России улучшилась. Воспоминание о Крымской войне проходит. Это дипломатическая заслуга Горчакова.

Александр II болен, император Франц-Иосиф уехал в ярости. Эти люди не договорились ни о чем. Два императора сблизились только лично. Франц-Иосиф жил в Лазенках в тех же комнатах, в которых он обитал во время своей последней встречи с Николаем (Николаем I — В.Д.). Входя, он сказал Александру (Александру II — В.Д.): «о, какие возникают воспоминания! Ах, если бы я мог повернуть время вспять!» Поляки совсем успокоились. Мы так хвастались нашим английским альянсом, но не знали о грубой статье в газете «Таймс» [819]— хватит, это стало совершенно гнусной историей.

Александры Федоровны больше нет [820]. Во вторник вечером прибыла кронпринцесса Ольга [821], которая в воскресенье в 10 часов утра отправилась на пароходе из Берлина, итого через 55 часов. Вскоре после — Михаил [822], прибывший из Лондона. Когда императорская фамилия уже собралась, вновь неожиданно появилась надежда на выздоровление. Но это была иллюзия. В среду вечером в Царском (Селе — В.Д.) прозвучало: «она умирает!». Всё устремилось ко дворцу. Комната больной и примыкающие залы были заполнены рыдающими, молящимися, стоящими на коленях великими князьями, великими княгинями, адъютантами, камергерами, генералами, придворными дамами, камеристками и проч. Умиравшая попрощалась со всеми. Император сидел на одре. Но она все еще не умерла. Лишь сегодня утром случился кризис. Вновь все понеслись во дворец. В половине девятого страдалица испустила дух.

Через полчаса после смерти Александр (Александр II — В.Д.) сказал Лоэну: «я был бы искренне рад, если бы от Бранденбургского кирассирского полка прибыла делегация [823], мама всегда очень сильно интересовалась полком».