Курд Шлёцер - Личная корреспонденция из Санкт-Петербурга. 1857–1862

Теперь же дело передано в Государственный совет. Там все будет зависеть от постановки вопроса, которую обозначит председатель Блудов, конечно же, по поручению императора. Если она будет таковой, что станет возможной дискуссия, дело затянется; но это все будет представлено указным тоном, потребуется несколько заседаний — и, по всеобщему признанию, история завершится к 19 февраля / 3 марта, это день восшествия на престол Александра II.

Император, насколько известны его планы, желает (даровать — В.Д.) свободу и наделы , как раз этот пункт о «наделах» и приводит в ярость всех современных помещиков.

А будет ли крестьянин доволен свободой и наделом? Нет! Поэтому-то и покупают помещики боеприпасы, ружья и револьверы. Между военным министром и министром внутренних дел идут переговоры в отношении тех городских частей Петербурга, которые в случае восстания должны быть защищены войсками.

Выполнят ли солдаты свой долг? Это очень сомнительно. Один раз — да. А в другой раз??

Опасный элемент в деревне — Bessrotschniki, освобожденные на неопределенный срок от обязанностей солдаты [936]. Они приносят с собой из своих бывших гарнизонных городов захватывающие идеи в дома крестьян. Восстание в Эстляндии в 1858 г. было вызвано отставными моряками. Поэтому-то Bessrotschniki и будут призваны на военную службу к марту, благодаря чему в распоряжении правительства окажется еще большее число вооруженных сил. Но это будет стоить 9 миллионов!

Отмена крепостного права рассматривается радикальными элементами как предварительный этап на пути ликвидации всего личного землевладения и деления его между крестьянами: каждый русский имеет одинаковое право на часть земли-матушки! Только теряет эта идеальная картина свой блеск из-за лени и пьянства.

А что финансы? Их состояние не улучшается. Штиглиц как директор банка поднял вопрос о новом займе. Он не может удовлетворить большие требования, выдвинутые физическими лицами банкам; или он должен был бы ходатайствовать о том, чтобы еще больше денег было произведено и передано в его распоряжение. Теперь же он хочет 100-миллионный заем в стране (?) и за границей (?) под 4% за ценные бумаги по 300 рублей, которые через 41 (!) год должны быть погашены. Проценты должны быть выплачены в банк золотом и серебром немедленно, а все государственные учреждения будут обязаны принимать эти бумаги, так что они не будут отходить им по стоимости, ниже номинальной. Последний внутренний заем стоит уже ниже 98. Штиглиц лично изложил это дело в финансовом комитете Государственного совета, оно было принято, в первое время будет эмитировано 12 миллионов. К тому же, сейчас снижается поступление золота, которое банк должен передать на зарубежные пассивы. По условиям этого последнего обязательства, банк должен был передать в прошлом году 6 миллионов золотом.

Пойдет ли заем? Весьма различные мнения. Вопрос состоит в том, станет ли русский, который каждый день читает на своей рублевой банкноте, «что он может поменять ее на серебро в банке в любое время», который, если и обратится туда с таким притязанием, будет выгнан, так вот, станет ли этот самый русский верить новым обещаниям правительства в отношении 4 процентов.

Гагемейстер хотел вновь ввести старый паспортный сбор, но в финансовом комитете блестяще провалился с этим.

Парижский банк нуждается в золоте, связался с банком в Лондоне, но последний не смог подготовить в золоте все, что обещал Парижскому банку. Поэтому-то Париж и обратился к Петербургскому. Здесь нуждаются в серебре , которое хочет выпустить Париж. Это дело принял Винекен, посоветовался с Гагемейстером и получил от него твердые гарантии в том, что такую сделку можно было бы провести на 30 миллионов франков. Винекен все одобрил и телеграфировал в Париж: «дело улажено», организовал специальный поезд из Эйдкунена до Парижа за 15000 франков; сорок саней с двадцатью четырьмя приказчиками и Artelschtschiks должны были транспортировать отсюда золото. Вдруг Гагемейстер отстранился (от дела — В.Д.), спрятался за министром финансов, а последний отговорил императора. Таким образом, дело позавчера было почти сорвано. Тем временем, в Париже — в ярости, обратились к Киселеву, который телеграфировал сюда вчера: дело должно быть завершено. Переговоры теперь начаты повторно, поэтому Винекен еще может воспользоваться своим специальным поездом. При всем этом Гагемейстер настолько опозорился, что и сказать нечего.

Горчаков в состоянии неустойчивого равновесия: император был слишком зол на Луи, а потому — и на Горчакова, который постоянно восторгался Францией. Тут князю пришлась кстати Сирия [937]. Позиция Англии, которая требует отступления французских войск, Александру (II — В.Д.) не по сердцу; он прекрасно понимает, что потеряет своих coreligionnaires [938]в Сирии, если Франция выведет (войска — В.Д.). Таким образом, он все равно будет вместе с Луи, если вдруг в Ливане начнутся смерть и убийства, на что спокойно будут созерцать Англия, а также Австрия. Итак, позиции Горчакова опять крепки. Имели бы здешние противники дельного предводителя, они могли бы свергнуть его через две недели; но предводителя нет.

Вопрос с замещением дипломатических должностей претерпел здесь множество колебаний, поскольку Горчаков также неохотно хочет направлять дорогого ему Балабина в далекий Мадрид, как и неприятного ему Будберга — в Вену в качестве посла. По данной причине Горчаков пытался всячески помешать этому делу, чем был разъярен Тун, поскольку посол получает здесь на 30000 гульденов больше чем посланник, да и в Варшаве все уже было обговорено. Горчаков сказал императору: Россия в данном случае получит сближение с Веной. Император некоторое время соглашался с этим; но сейчас он вновь изменил свое мнение в отношении послов.

У нас так долго стоял крепкий мороз, что мы теперь считаем 10 градусов мягкими. С начала ноября ни мгновения оттепели.

Две недели назад к нам в качестве атташе прибыл барон Гольштейн [939], 23 года, бегло говорит по-французски и по-английски, весьма усердный, хороший парень, много предубеждений, весьма молод и рассеян, многие глупости выйдут еще здесь у него из головы; но он проявляет рвение и не глуп. Крой получил четыре недели дополнительного отпуска.

Иногда небольшие прогулки верхом с Пашой; но в целом — большая дружба. Он рассказывает мне много, фантастически открыто, интересно, живо, по-революционному, мешает запланированным теориям. Такой на Вильгельмштрассе — скандал! Свою общительность он проводит на собственный страх и риск. Это импонирует русским.

Дело идет к двум часам. Уже как два месяца это — привычное время, когда я заканчиваю работать и иду спать; при этом я чувствую себя довольно бодро, лишь бы не сглазить.