Курд Шлёцер - Личная корреспонденция из Санкт-Петербурга. 1857–1862

Я был очень доволен выступлением Шлейница в палате, поведением и работой Шверина [980]— еще больше; я теперь все чаще думаю, что опасный субъект — Ауэрсвальд [981]: пахнет гнилью.

От Вертерна я недавно получил письмо. Он недоволен. Если бы он несколько серьезнее воспринимал свою работу! Моя молодая невестка несколько месяцев как умерла. Отец опечален этим. Она оставила после себя сына и дочку.

У меня очень хороший повар. Он проявил в счетоводстве виртуозность, которая меня не удовлетворила, но и в этом плане все теперь более или менее терпимо. Надувательства действительно были — можно почти сказать — парламентскими или наполеоновскими. Завтра у меня обедают Богуслав Радзивилл [982], Клейст, президент [983], Хиллер, Аулике [984]и Келер [985]. Каждый раз, когда я вижу передо мной незанятое Вами место, я вспоминаю о Вас с тоской и любовью.

Сегодня в отделении Абекена займутся небольшим судаком.

Я приступил к русской небрежной монографии о разделе Польши, но не могу продолжить с чтением, такую тоску она на меня наводит. Французский язык во вступлении — ужасный.

Ваш старый добрый друг

А. Рачинский

Мои дорогие Шлёцеры!

Несколько дней назад у меня был Дюгамель [986]и передавал Вам множество поклонов. На это лето ему было поручено в высокой степени скучное командование: с 40 канонерскими лодками маневрировать в июне, июле и августе в шхерах финского залива. Его брат, сенатор, отправился вчера в Томск в качестве генерал-губернатора Западной Сибири [987]; ему 60 лет, слабое удовольствие провести там вечер своей жизни. Но это его воля. Он замещает место Гасфорда [988]; последний и Муравьев определенно были освобождены от своих должностей. Говорят о том, чтобы отправить Амурского [989]в Варшаву, поскольку в Зимнем дворце очень не нравится Namiestnik Горчаков, так как он принимал письменные адреса, утвердил comité de sûreté [990]и вел себя, с одной стороны, очень сильно, а с другой, — очень слабо. Расследование, которое проводится сейчас в отношении офицера, первым скомандовавшего о залпе, по Высочайшему указу прекращено. Тревога в отношении Польши здесь в высших кругах слишком серьезная, и не без причины, поскольку эти события так скоро не закончатся, но, как я думаю, примут еще больший размер.

Завтра император собирает в Зимнем дворце отчасти действительно очень молодых 42 адъютанта, которые в конце этой недели как посланники Зевса должны отправиться в различные губернии, чтобы присутствовать при провозглашении (манифеста — В.Д.), разъяснять недопонимания, улаживать споры и обо всем сообщать [991]. Говорят, что манифест очень хорош. Его редактировал очень старый митрополит Филарет [992]в Москве. Указ печатается днем и ночью. Как говорят, он будет опубликован через 10–12 дней. Затем перед дворцом соберутся тысячи крестьян, чтобы отблагодарить императора. В Екатеринославской губернии случились беспорядки, которые были подавлены картечью. Перевозка толстых указов во внутренние области империи будет очень тяжелой. В Литву отправляются двенадцать саней с весом в 4000 пудов [993].

Славе Кап-геров и денежным заработкам наступает конец. Банк возьмет на себя все правительственные дела, которые были под руководством Кап-геров в течение двух лет. Барон вновь вступает в старый фарватер, но теперь не как банкир, а как директор банка.

Берг в Государственном совете настроен очень либерально, настолько, что даже все его старые консервативные друзья ничего не хотят и слышать о нем. Старый Мейендорф зол на него. У него много друзей. Финский государственный секретариат также не хочет с ним мириться. Его жена итальянка; он приказал выстроить для нее католическую капеллу в Гельсингфорсе, что дурно было отмечено. Кроме того, еще целый ряд своевольностей.

Шлейниц, действительно, во что бы то ни стало хочет стать министром королевского дома [994]. Его соперник — граф Редерн [995]. В воскресенье возвращается Крой; в Париже он обручился с дочерью герцога де Лоржа [996]. Новый «рыцарь Делорж» хочет все-таки остаться первым секретарем в Петербурге. «И зрители в робком вокруг ожиданье, трепеща, на юношу смотрят в молчанье» [997]. Мы все и Паша во главе были так счастливы в надежде видеть его подальше от Мадрида.

Мадам де Калергис, которая вступила в прошлом году в дом Нессельроде, интересное и удивительное явление — я встретил ее недавно у великой княгини Елены — и восхитительная исполнительница Шопена. Но везде известная, постоянно захваченная шумихой этого мира, эта удивительная женщина, этот метеор, лишена той божественной гармонии, которая награждает женщину торжественностью.

Нади с каждым днем становится все стройнее и краше, Половцов — все страшнее, баронесса — все краснее и толще, Винекен — все умнее и богаче, Паша — все спокойнее, доверчивее и обходительнее.

Сейчас напечатали, что Пугачев не был русским, но австрийцем и звался он Тотт. Не путаница ли это с другим авантюристом Тоттом, который жил позже [998]? Он тогда должен был лучше писать по-немецки, нежели по-русски, что лучше бы подходило его роли Петра III.

Паскевич позавчера отправлен в Рим с Георгиевским орденом для Франциска II, а также с орденами св. Георгия и св. Екатерины в бриллиантах для королевы Неаполитанской — запоздалое осахаривание прошлогодней кислой пилюли [999].

В июне фрау ф. Бисмарк с семьей должна (отправиться — В.Д.) в Померанию. Он сам мечтает о двух месяцах отпуска на морском курорте. Если лето будет так политически неконтролируемым, как я его себе представляю, Бисмарк не сможет уехать. Если же лето будет спокойным — в чем я сомневаюсь — я буду загружен (делами — В.Д.) на должности Кроя. Несколько месяцев назад Бисмарк рассказывал мне, как еще осенью король, тогда еще принц-регент, сказал ему, что он никогда не сможет уйти в отпуск, пока Крой — первый секретарь.

Здесь все (внимание — В.Д.) обращено к Варшаве. Если можно было сделать такие уступки угнетенным полякам, пусть даже в результате одной незначительной уличной демонстрации, то Россия сама потребует похожего; в течение последнего времени здесь очень часто слышится слово «Конституция». Дворяне должны были отказаться от многого, поэтому будут теперь желать новых прав. Особое удовольствие это доставит Горчакову, поскольку он уже неоднократно сожалел о том, что не участвует в парламенте, перед которым могло бы раскрыться его искусство красноречия [1000]. Его двоюродный брат в Варшаве, кажется, вновь стал непоколебимым; в течение некоторого времени его преемником будет назначен Берг или Суворов, или Амурский, но о нем сейчас здесь ни слова. Теперь же дела там будут развиваться систематически. «Мы можем использовать Польшу как корову, которая худая, но подъедается из Галиции», — думает русский.