Курд Шлёцер - Личная корреспонденция из Санкт-Петербурга. 1857–1862

Неделю тому назад случилось большое волнение в Государственном совете: Павел Гагарин посчитал своим долгом внести в одиннадцатом часу предложение посредничества, в котором содержались выгодные для помещиков условия.

Это предложение было отклонено великим князем Константином, но затем с одной уступкой было единогласно принято Государственным советом. Старшие господа, такие как Нессельроде, Пален, Рибопьер — я называю этих троих, поскольку они сидели вместе и своей глухотой и отчаянием в отношении либеральных течений, носившихся по залам старого Государственного совета, представляли удивительное трио — итак, эти старые консерваторы приветствовали князя Павла Гагарина как спасителя России, и сорвали для него длинные овации.

Но дело имеет одну сложность. Весь проект — для помещиков и для крестьян факультативен; таким образом, от последнего зависит выбор: будет ли он освобожден великим князем Константином или Павлом Гагариным для того, чтобы затем договариваться с помещиком. Если помещики и крестьяне не договорятся, то именно великий князь Константин — а вместе с ним я имею в виду либеральный проект Редакционных комиссий — станет тем авторитетом, кто будет играть решающую роль. Но этим может быть вызвано большое зло, а именно: крестьянин должен рассуждать. Ему, с кем прежде разговаривали приказным тоном, вдруг будет предложена альтернатива. Теперь, правда, славянин скажет, что русский крестьянин — ангел и неземное существо, рассудительность и благоразумие которого, ввергнет всю Европу в бурю. Но? — у меня есть сомнения.

Волнение здесь слишком велико. Неделю назад во время выезда императора сотни крестьян стояли перед Зимним дворцом, чтобы приветствовать его возгласом «ура»! Это сцены, которых здесь ранее не знали. Поскольку Mushik ожидает здесь указ со дня на день, генерал-губернатор посчитал правильным и необходимым оповестить в полицейской газете [959], что 19 февраля какого-либо рода указ опубликован не будет. Кроме того, сегодня должны быть закрыты все питейные заведения, а еще с позавчерашнего дня уже не разрешалось продавать водку за пределами кабаков. Одному фабричному владельцу на Охте было рекомендовано перевести своих 600 рабочих на казарменное положение. На его реплику, что он этого не сможет, ему в качестве помощи обещали 60 солдат. Адлерберги, отец и сын [960], и жандарм Долгоруков [961], настолько боялись в прошлую ночь, что распорядились стелить свои постели в Зимнем дворце и провели там всю ночь.

А теперь еще и варшавские события! Вчера и позавчера об этом только и были разговоры. Наместник Горчаков [962]16/28 числа спрашивал по телеграфу о том, должен ли он ввести военное положение? Император велел ответить, что он надеется, что Горчаков в мягкой форме усмирит события. В целом, здесь в верхах в ярости от того, что там (в Польше — В.Д.) сразу стали стрелять [963]: один эскадрон мог бы освободить улицы, этим бы все и завершилось! Теперь же нарушители спокойствия были удовлетворены в том, что пролилась кровь; поляк любит время от времени смачивать древо своей мечты о независимости кровью. Речь идет даже о том, что офицер, который командовал «огонь», должен будет предстать перед судом, что, конечно же, произведет в армии негативное впечатление [964].

Будберг и Балабин остаются там, где они сейчас, Штакельберг определен в Мадрид, таким образом, весь вопрос с дипломатическими представительствами решен. Горчаков с самого начала был против этого, поскольку он не хотел сближаться с австрийцами и не хотел отправлять Балабина в Мадрид. Некоторое время, о чем я тебе уже писал, он находился в состоянии неустойчивого равновесия; Панин должен был стать его преемником. Это время, кажется, было использовано для того, чтобы произвести в ранг послов. Поскольку вследствие сирийского вопроса он вновь привлек императора к своей французской политике, он смог утвердить свою позицию также и в вопросе о дипломатических представителях.

Датчане поднимают гольштейнский вопрос, хотят предложить им (гольштейнцам — В.Д.) бюджет, это уступка, которая уступкой не является. Теперь же Франция, Англия и Россия оказывают на Копенгагенский кабинет douce impression [965], чтобы склонить его к бюджетному проекту, поскольку без него станет необходимой экзекуция [966].

Франциск II хотел первоначально отправиться во Францию, так как Луи пригласил его и предложил ему в качестве места жительства По [967], место рождения Генриха IV, колыбель, а также кладбище Бурбонов. Позже добились того, чтобы Франциск II отклонил это предложение [968]. Королева [969]мечтает только о реставрации! Мейендорфы, в особенности пожилая баронесса, весьма печальны из-за Гаэты, Рима, Луи и Венеции. Сам же Мейендорф постепенно отходит на задний план; он с удовольствием говорит о том, чего сам не понимает, как, например, финансы и железные дороги. Долгоруков [970]в Париже в своей новой газете «Будущность» [971]сказал о Петре Мейендорфе, что он знает все, но не Россию. Принц Луитпольд Баварский [972]был в Берлине, чтобы от имени Австрии и Баварии получить от Пруссии гарантии в отношении Венеции. Безрезультатно.

Под здешний новый заем было подписано более чем на 14 миллионов. Предварительно могут принять 12 миллионов, поскольку государство не может гарантировать большую сумму. В немецких газетах распространился неверный слух о реформе российских таможенных тарифов. Об этом не следует и думать; правительство не может менять тарифы в любое время, это подрывает безопасность. Издание «Германской Петербургской торговой газеты» прекращено; Гагемейстер приказал господину Трубникову [973]основать российскую биржевую газету [974]. Последний опубликовал в газете правительственный проект проведения таможенной реформы, который относится лишь к формальностям и делопроизводству таможни; о реформах тарифа нет даже и речи.

Освобождение сделает необходимым назначение 120000 Tschinowniks для «священной империи».

Острое словцо Горчакова: «Quand je cause avec une dame, je donne lui brevet d´esprit [975]».

Берлин, 23 февраля 1861

Дорогой друг и покровитель,

я снова должен просить о восьми фунтах чая. Это большое благодеяние, которое Вы мне окажете. Я прошу Вас самым настоятельным образом не менять сорт и торговца, поскольку лучшего я не пил. Скажите мне милостиво, кому я должен заплатить.

Здесь ходят все чаще разговоры о том, что Шлейниц примет министерство королевского двора. Говорят о Бернсторфе как о преемнике, некоторые даже о Гольце.

Из Шёнхаузена, к счастью, ветер еще не дует [977]. Мне кажется — возможно, вследствие того, что я этого хочу — что в Европе везде чувствуются перемены, и что 1813 год отпразднует свой 50-летний юбилей, несмотря на серьезные беспокойства, которые недавно испытали ранее счастливые союзы. Мне кажется, что первый пушечный выстрел неизбежно созовет всех, кто составляет единое целое, на поле битвы. Ни русские, ни англичане не заставят себя ждать. В танце также примут участие голландцы, бельгийцы или швейцарцы. Будут наличествовать катастрофы, разорения, революции, поражения, но в итоге с fléau de Dieu [978]будет покончено. Если бы только все это крестьянское дело в России подошло в скором времени к концу! Я усматриваю в нем существенную долю медлительности. Резкий порыв ветра — и, я думаю, Кавур будет искать защиту для своей подлости скорее у Пальмерстона, нежели у Луи Наполеона, а этот будет чувствовать себя в положении du diable dans un bénitier [979]совсем неловко.