Джо Байден - Сдержать обещания. В жизни и политике

Это и был тот самый мой главный аргумент. Все было так просто. То, что Демократическая партия должна сделать для всех граждан, – это дать им такую «платформу, которая позволила бы им твердо стоять на ногах». Люди не просили у правительства подачки или обещания невероятных результатов. Они просто хотели поддержки, которая позволила бы им подняться повыше. Я видел рекламу Киннока всего один раз, но не мог ее забыть – отчасти потому, что она рифмовалась с моим собственным семейным опытом. Дядя Бу-Бу никогда не позволял моему отцу забывать, что я был первым Байденом, поступившим в колледж. Мои предки были родом из городка Скрантон.

Во время нескольких поездок в Айову и Нью-Гэмпшир в августе я начал цитировать Нила Киннока, всегда с благодарностью отдавая ему должное. Я видел, как люди подключаются к высказанной им идее. Они устали от старого рейгановского порядка, при котором бедных клеймили, живущих на пособие матерей обвиняли в мошенничестве, а американским рабочим твердили, что они сами по себе, когда рабочие места перемещались за границу. С точки зрения республиканцев, люди сами были виноваты в том, что у них нет нужных навыков. Большинство американцев просто хотели, чтобы кто-то действовал в их интересах. Основываясь на идеях Киннока, это можно было сделать.

Влияние, которое «идея опоры» оказывала на аудиторию, я нигде не ощущал мощнее, чем на дебатах штата Айова 23 августа. Два полных дня я провел в Бетани-Бич, штат Делавэр, занимаясь подготовкой к слушаниям по Борку. Затем, в последнюю минуту, захватив с собой стопку справочников, вместе с двумя членами судебного комитета сел на чартерный рейс в Айову. Всю дорогу до Де-Мойна мы обсуждали дело Борка: Девятая поправка, Четырнадцатая поправка, право на неприкосновенность частной жизни, линия дел от Грисвольда до Айзенштадта и Роу, взгляд Борка на прецедент и мнение бывшего судьи Джона Маршалла Харлана III по неотъемлемым правам. Во время перелета в Де-Мойн мы не переставая говорили о Борке. Признаюсь, что был несколько самонадеян и не потратил ни минуты на подготовку к дебатам. В глубине души я был уверен, что там все устроится само собой. То есть я полагал, что смогу найти правильные слова на самом важном для кампании мероприятии того лета. В то лето действительно не было более серьезного политического события, чем дебаты в штате Айова, а я почти не тратил времени на их планирование. Когда самолет приземлился в Де-Мойне, я так и не подготовился ни к открытию, ни к закрытию.

Дэвид Вильгельм встретил нас у самолета и по дороге на площадку поинтересовался, есть ли у меня какие-то мысли по поводу закрытия. Я ответил, что нет ни одной. Хорошая новость, сообщил он, состоит в том, что мы получили право выступать на закрытии последними. Но все равно нужно что-то придумать. «Почему бы тебе не использовать эту идею с платформой? – предложил Дэвид, пока мы ехали в минивэне. – Она отлично работает».

Когда мы добрались до места, организаторы дебатов поместили каждого из кандидатов в отдельную кабинку, и у меня было около 20 минут, чтобы записать какие-то мысли для открытия и закрытия. Однако не успел я начать, как меня срочно вызвал Джесси Джексон. Я пошел к Джесси, который пытался мне помочь. Согласно условиям дебатов, каждый из кандидатов мог задать один вопрос другому кандидату. И преподобный Джексон позвал меня, чтобы подсказать вопрос. Я попытался остановить его, но Джесси заявил, что ему не нравится, до чего подлым становится этот парень, Дукакис. Между друзьями возникало слишком много ссор. Он старался привнести немного порядочности в происходящее. К тому времени, как я вернулся в кабинку, нас уже позвали на сцену. Так я внезапно обнаружил, что сижу перед аудиторией со сложенным втрое листом бумаги и пытаюсь написать текст для закрытия.

Дебаты прошли нормально, и когда наступил момент для моего заключительного слова, то я просто использовал идею Киннока. Время было ограниченно, поэтому я поспешил: «Выходя сюда, я подумал… почему Джо Байден первым в своей семье поступил в университет…» Я пробежал весь кусок целиком, по памяти. Семья шахтеров. Может, они были тупыми?.. Может, они были слабыми?.. Нет… Просто у них не было платформы, которая позволила бы им крепко стоять на ногах. Силу ответного чувства трудно было не заметить. Пока я говорил, воцарилась мертвая тишина, и я помню, как смотрел на женщину в первом ряду, которая, несмотря на все свои усилия, не могла сдержать слез.

Когда мы покидали сцену, один из моих сотрудников подскочил ко мне: «Ты заметил, что не упомянул Киннока?» Я не остановился, чтобы, как обычно, сделать в своей речи ссылку на источник. Большая стая репортеров забралась на сцену, чтобы поговорить с кандидатами и их доверенными лицами.

Все, что мне нужно было сделать, – это подозвать журналистов и сказать: «Эй, народ, я хочу прояснить кое-что, запишите это… Есть слова, которыми я всегда заканчиваю свои предвыборные речи, и я должен был сослаться на Киннока. Я не сказал “как говорил Киннок”, а должен был. Я всегда так делаю. Это его слова».

Жаль, что я этого не сделал.

За несколько недель до слушаний я обошел редакции Time, Washington Post, New York Times и некоторые другие. Борк побывал в большинстве из них первым, и он явно был убедителен. Мне показалось, что среди сотрудников, с которыми я встречался, было много людей, которых явно не поколебал мой аргумент об идеологии как честной игре в процессе утверждения кандидатуры. Однако я вернулся к старине Джону Ратледжу и привел доводы в пользу судебной философии как надлежащего критерия для оценки кандидата в Верховный суд. Я говорил о взглядах Борка на неотъемлемые права, прецедентное право, о том, каким сухим контрактом представляется судье Конституция. Я с удовольствием рассказывал редакторам о мнении Борка по поводу Девятой поправки. «Когда смысл того или иного положения… неизвестен, – считал Борк, – для судьи это, в сущности, не более чем водяная клякса на лежащем перед ним документе… и будет правильно проигнорировать его».

Я не был уверен, что редакционные советы поддержат меня в печати, но надеялся, что мы сможем, по крайней мере, удержать их от одобрения кандидатуры Борка до начала слушаний. Теперь я был полностью готов к интеллектуальной схватке с судьей. Эти последние недели перед слушаниями напоминали конец предсезонных тренировок перед первым футбольным матчем года. Я не знал, смогу ли победить, но был готов к схватке. Я был в форме. Я умел ловить мяч. Я знал схемы прохождения поля и спонимал, какие сценарии будут работать лучше всего.

Ко Дню труда я уже был убежден, что обладаю сценарием, который позволит нам успешно сыграть на выделенном поле. У нас были результаты опросов, которые показывали, что Борк становится уязвим, если мы подчеркиваем его личную нечувствительность к вопросам расы и пола. Но я не хотел идти по этому пути. Мы не должны были переходить на личности. Я считал, что нужно упирать на то, каким судьей будет Борк. Помню момент, когда я полностью убедился в своей правоте. Это был один из тех жарких дней в конце августа в Уилмингтоне, когда мы пытались преобразовать язык юридических терминов в слова, которые резонировали бы в душах обычных людей. Мой друг и давний сотрудник, Винс Д’Анна, помогал мне убирать из бесед с профессорами права и учеными-конституционистами чрезмерно академичные и абстрактные фразы. Однажды мы с Винсом заговорили о деле Грисвольда, которое Борк так яростно критиковал. «Можешь себе представить, что произойдет, – обратился я к Винсу, – если я приду в ресторан Жирардо и заявлю там группе супружеских пар после игры в софтбол, что лишаю их права пользоваться противозачаточными средствами?»