Джо Байден - Сдержать обещания. В жизни и политике

Однако Морин нигде не упомянула, что получила копию видеозаписи с моим выступлением на дебатах и копию рекламы Киннока от сотрудников кампании Дукакиса. Она также не сообщила, что люди Дукакиса продали пленки в газету Des Moines Register и на NBC News. На следующий день газета опубликовала статью, в которой признавалось, что в рамках другой кампании распространялись «видеоатаки». Телекомпания повела себя по-другому. Ее корреспондент Кен Боде показал на экране меня и Киннока одновременно. В тот вечер от просмотра национальных новостей у меня заболел живот. Выглядело все ужасно – и трудно было найти для этого более неподходящий момент.

Итак, в воскресенье днем, за два дня до слушаний по делу Борка, я сидел дома, раздавая по телефону интервью журналистам, отрабатывавшим историю с Кинноком. Я рассказывал им о том, как смотрел видео, как всегда ссылался на Киннока, и о том, что тот случай на дебатах произошел просто по недосмотру. Я плохо подготовился и даже не понял, что забыл процитировать Киннока, пока не закончил. «Честно говоря, у меня все это вызывает подозрения, – добавлял я. – Даже если я и не сделал того, что было нужно, все равно не понимаю, откуда столько шума… Хотя теперь, кажется, начинаю понимать».

Позже в тот день позвонили из San Jose Mercury News . Они хотели получить ответ на новые обвинения. Правда ли, что я использовал цитату Бобби Кеннеди без указания авторства в своей речи в Калифорнии и реплику Хьюберта Хамфри в другой? Я никогда не пытался скрыть эти цитаты, но теперь обнаружил, что один из моих спичрайтеров вставил строку Роберта Кеннеди в текст моего выступления в Калифорнии, не предупредив меня. Тогда об этом заговорили люди из команды Харта. Корреспондент Newsweek Говард Файнман через несколько дней назвал всю эту шумиху чем-то средним между беспокойством по поводу штрафа за нарушение правил дорожного движения и ожиданием наказания за мелкий проступок, но я-то понимал, что происходит. В воде появилась капля крови, и это была моя кровь. Все эти репортеры, которые продолжали звонить и ни один из которых не имел никакого опыта личного общения со мной, начинали усматривать проявление модели… дефекта характера . До того момента мне казалось, что такого не может произойти, или я думал, что смогу с этим справиться. Но для Джилл сразу же зазвонили тревожные колокольчики. Было поставлено под сомнение то, что она считала моей самой сильной стороной, – и то, что я никогда не смогу защитить одними словами. «У них так много поводов напасть на тебя, – говорила Джилл чуть не плача. – Но сомневаться в твоей порядочности?!»

Когда во вторник утром я ударом молотка открыл слушания по делу Борка в историческом зале заседаний Рассела в Сенате, большинство крупных газет уже подхватили рассказ Дауда о Кинноке, а также случаи из Mercury News . Шел четвертый день распространения историй, подвергавших сомнению честность и порядочность Джо Байдена, и вдруг оказалось, что я веду две битвы сразу: одну – с Белым домом Рейгана из-за Борка, а другую – чтобы защитить свое доброе имя. Колумнист New York Times Уильям Сафайр уже назвал меня «плагиатором Джо». Сафайр возглавлял редакционные легионы, которые поддерживали судью Борка, и я был для них легкой добычей. Меня охватило чувство, что я нахожусь на краю пропасти. Белый дом играл жестко, а я сам открылся и подставил себя под удар. Нельзя было даже назвать это ударом ниже пояса. И если бы я позволил этим атакам повлиять на ведение слушаний по делу Борка, мои коллеги по судебному комитету заметили бы это. Весь Сенат увидел бы. Все наблюдающие за ходом слушаний.

Я отложил свое вступительное слово на конец первой сессии, хотя не был уверен, что смогу удержаться от того, чтобы не прокручивать в голове все безобразные политические и личные последствия развивающихся событий. Но когда мои коллеги выступили со своими вступительными заявлениями, я был рад услышать, что те, кто имел решающие голоса в комитете (Декончини, Хефлин и Спектер), ясно выразили свое недовольство позициями, которые Борк высказывал в различных публикациях и текстах судебных решений. Они не были готовы уступать президенту в том, что касалось кандидатуры Борка. Что же касалось сторонников Борка, то они с самого начала перешли в атаку. Когда сенатор-республиканец от штата Вайоминг Алан Симпсон начал произносить свою вступительную речь, он повернулся и обратился непосредственно к демократам, которые, как он считал, охотились на Роберта Борка. «Кто из нас здесь, в Сенате США, назначен “официальным хранителем счета” наших собратьев? Кто судит или не судит, когда мы отстраняемся от оплошностей, высказываний, ошибок нашей прежней жизни, – и кто в этом зале не испытывал прилива смущения, или боли, или чувства откровенной глупости по поводу ранее произнесенной фразы или давно совершенного поступка? Кто здесь без греха?.. Неприятная правда состоит в том, что кандидат на должность верховного судьи имеет все конституционные гарантии, пока он или она не войдет в этот зал. А как только кандидат оказывается в этом помещении, в отличие от подсудимого в суде, ему уже не гарантировано ни единого права».

Когда сенатор Симпсон закончил свою речь, я поднял молоток и обратился к кандидату, который стоял всего в двадцати футах от меня, лицом к трибуне: «Судья Борк, я гарантирую вам, что этот маленький молоток обеспечит вам полное право высказывать свои взгляды так долго, как это потребуется, на любых основаниях, на которых вы пожелаете их высказать. Это гарантия, что у вас есть права в этом зале, и я заверяю вас, что они будут защищены».

Несколько недель назад я в частном порядке уже заверил Борка, что у него будет столько времени, сколько потребуется, чтобы дать комментарии по поводу его взглядов, и что он может вызвать любых свидетелей, которых пожелает, поэтому теперь я просто повторил уже сказанное. Перейдя к своему собственному вступительному заявлению, я испытал странное чувство облегчения. Настало время действовать. Я собирался говорить честно и прямолинейно, начав с истории Конституции и заложенных в ней возможностей. «Америка – это земля обетованная, потому что каждое поколение завещало своим детям надежду на лучшее – то лучшее, которым они, возможно, не насладились в полной мере, но которое, они были уверены, их потомки воплотят в жизнь. Именно так формула “все люди созданы равными” обрела свою собственную жизнь, и в конечном счете с ее помощью нам было суждено покончить с рабством и предоставить женщинам избирательные права. А формулы “равная защита” и “надлежащая процедура” неизбежно привели к исчезновению формулы “отдельные, но равные”, гарантируя, что стены сегрегации рухнут – у обеденной стойки или в кабине для голосования».