Джо Байден - Сдержать обещания. В жизни и политике

У сенаторов Спектера, Хефлина и Декончини были каверзные вопросы к Борку о Девятой поправке, правах женщин и правах меньшинств. Хефлин немного отошел от темы слушаний, коснувшись сомнительных сообщений о том, что Борк является или являлся раньше агностиком. Он задал вопрос о его внешности: «Не хотите ли вы дать нам объяснение относительно бороды?» Хефлин, бывший председатель Верховного суда штата Алабама, хорошо разбирался в конституционном праве, но говорил достаточно просто и сосредоточился на вопросах, которые имели значение для его избирателей в Алабаме, – а именно о праве на частную жизнь.

Прямо посреди процедуры ответов на вопросы в то утро двое моих сотрудников вытащили меня со слушания. Всплыла история, которая приключилась со мной в юридическом колледже при Сиракузском университете. Исполняющий обязанности декана в Сиракузах, который по случайному совпадению был партнером кливлендской фирмы, где когда-то работал Борк, рассказал на званом обеде, что в моих документах в школе права была сделана специальная отметка. Репортеры все это разнюхали и звонили в офис кампании, требуя комментариев. Теперь, вдобавок ко всему, мне приходилось отвечать за свою провальную работу по юридическим методам, которую я делал 22 года назад.

Еще до своего выдвижения я запросил копии своих архивных документов из Арчмера, Делавэрского университета и юридического колледжа при Сиракузском университете, но так и не удосужился взглянуть на них и даже не был уверен, где именно в доме они хранятся. Инстинкт подсказывал мне, что вечером я должен вернуться домой, найти документы и передать их прессе. Я совершил академическую ошибку – и ничего из того, что могло бы скомпрометировать меня как честного и порядочного человека. Все это должно быть в документах. Казалось, ответить на этот вопрос будет довольно легко.

Если не считать того, что я уже начинал понимать: все будет не так просто. В разгар президентской кампании, в разгар дискуссионной борьбы с Белым домом здравый смысл переставал служить стандартным руководством в работе. Некоторые представители политической прессы уже поздравляли себя со спасением нации от Гэри Харта. Может быть, я следующая жертва их гражданского долга? Однако хорошая новость заключалась в том, что Морин Дауд не звонила мне по поводу документов из колледжа. Сиракузскую историю расследовал для Times Э-Джей Дионн. Это был серьезный и трудолюбивый репортер. Я знал, что он постарается быть справедливым. Если он посмотрит бумаги, то поймет. Э-Джей был одним из немногих журналистов, с которыми я вел долгие беседы один на один в последние шесть месяцев предвыборной кампании. Он знал меня. И тут я вспомнил, как в одном из таких разговоров Э-Джей спросил меня: «Вам ведь всегда все давалось легко, верно?» Тогда я просто подумал: «С чего, черт возьми, он это взял?»

Чем больше я размышлял, тем больше беспокойства вызывала во мне эта невинная ремарка. Э-Джей Дионн, парень без особых привилегий, работал как проклятый, чтобы получить стипендию Родса. Он был из тех парней, которые знают, что не могут позволить себе прогуливать и увиливать от домашних заданий. Он был из тех парней, которые относились к школе серьезнее, чем я. И вот он видит, как я веду кампанию: делаю то, что, по моему мнению, должны делать лидеры, заставляя вещи казаться проще. Выхожу из самолета и произношу речь, которая, кажется, нравится людям, и люди пожимают мне руку и говорят, что я великолепен, и Э-Джей видит, что политическая удача действительно приходит ко мне очень легко. Так что же такие парни, как Э-Джей, думают о таких парнях, как я? Они думают, что мы жульничаем. Я начал подозревать, что Э-Джей считает, что в школе права я сжульничал.

Вернувшись в тот же день на слушание, я попросил небольшой перерыв, чтобы провести личную встречу с коллегами по судебному комитету. Мы позаимствовали комнату для переговоров у одного сенатора, кабинет которого находился рядом с залом заседаний Рассела, и я председательствовал на совещании. Все знают, сказал я им, что меня хорошенько прожаривают в прессе, но будет намного хуже. Я не хочу, чтобы мои неприятности повредили процессу рассмотрения кандидатуры в Верховный суд. Поэтому я предложил собравшимся освободить меня от должности председателя.

Повисла тишина, и на мгновение в этой тишине я растерялся. Впервые я задумался, не утратил ли доверия коллег по комитету. Первым заговорил высокопоставленный республиканец. «Абсолютно не согласен, – сказал сенатор Стром Термонд. – Ты мой председатель».

«Это просто смешно, – подхватил Тед Кеннеди. – Тебе не нужно уходить».

«Послушайте, – возразил я. – По крайней мере дайте мне объяснить…»

«Не нужно ничего объяснять, – перебил меня Алан Симпсон. – Мы тебя знаем».

Никто не захотел, чтобы я уходил, и когда мы вернулись на заседание, я гордился тем, что возглавляю комитет. В тот день все мои коллеги по судебному комитету, кроме одного, высказали мне лично слова ободрения. И многие из них, по обе стороны прохода, сделали публичные заявления в мою поддержку. Это был, пожалуй, самый приятный момент за все время моего пребывания в Сенате Соединенных Штатов, и я начал верить, что все же смогу со всем справиться и победить Борка.

Однако, пока продолжались слушания, Э-Джей позвонил моему директору по связям с общественностью Ларри Раски и сообщил, что получил необходимое подтверждение. На следующий день он собирался публиковать историю о Сиракузах. Что я мог сказать? Я был не готов делать заявление, я даже не видел документов. Что он хотел, чтобы я сделал – сбежал со слушаний, чтобы объясниться? К тому времени появились и другие вопросы. Журналисты интересовались, входил ли я в группу студентов, которая возражала против того, что их чернокожего товарища по команде не хотели обслуживать в ресторане в Уилмингтоне… и поддерживал ли я попытку десегрегации кинотеатра в центре города. Газета Philadelphia Inquirer обвиняла меня в том, что я солгал, когда сказал паре репортеров, что самая трудная речь, которую я когда-либо произносил, было приветствие для родителей и друзей на моем выпускном в средней школе. Парень из Inquirer из кожи вон лез, доказывая, что я заявил (лживо), будто произнес «напутственную речь». Он даже позвонил отцу Джастину Дайни, который до сих пор был директором в Арчмере. Тому пришлось рыться в архивах и проверять программу вечера 1961 года, после чего он подтвердил, что я не произносил напутственного слова. Я мог бы это объяснить. Я сделал то, что и сказал: как президент класса я поприветствовал гостей. Но разве журналисты будут слушать?

В тот день, пока все это происходило, Боб Осгуд, мой друг и бывший однокурсник слетал в кампус Сиракузского университета и забрал мои документы. Когда вечером после слушаний я, наконец, добрался до своего личного кабинета в Сенате, чтобы прочитать их, у политических гуру уже сложилось единодушное мнение, что мне пора каяться. Я просматривал листы технической писчей бумаги – там была атрибуция, мое письмо декану, итоги заседания факультета. Все было там. Это была академическая ошибка. Я не пытался никого обмануть.