Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

В первом классе нам выдали учебники, составленные по так называемому комплексному принципу. В книге для чтения материал был сгруппирован по разделам: «Времена года», «Труд» и так далее. А так как страна испытывала бумажный голод, то учебные пособия печатались на тонкой оберточной бумаге, причем разноцветной. Мне нравилось такое разноцветье, хотя на синих, лиловых, розовых страницах буквы не всегда были ясно видны. Во времена нэпа в такую бумагу в булочных заворачивали хлеб и пирожные. Канцелярские принадлежности: тетради с промокашками, ручки и карандаши производства концессионных фабрик Хаммера (или Гаммера, как тогда говорили), ластики, чернильницы-непроливашки и перья с магическим номером «89» – каллиграфической мечтой школяра – покупались через школьные кооперативы (тогда в стране повсюду внедрялись различные кооперативные формы). Школьники сами управляли кооперативом. Во втором, кажется, классе путем голосования я стала председателем кооператива в нашей школе. Форму, в которую облекался наш кооператив, я уже не помню. Знаю только, что кооперативной деятельностью мы занимались под руководством одного нашего молодого учителя. Ездили с ним вместе на склад за школьными принадлежностями, а затем не то продавали их, не то распределяли среди учащихся. Скорее все-таки продавали.

Кстати, о гаммеровских карандашах. Благодаря им мне запомнилось имя этого предприимчивого американца Арманда Хаммера, который в самом начале нэпа примчался в Советскую Россию, встретился с Лениным и получил исключительные концессионные права на разработку асбестовых рудников и полное доверие Советского правительства. Ленин подарил американцу свою фотографию с дружеской надписью: «Товарищу Хаммеру». А в выданной ему официальной бумаге предписывалось всем должностным лицам Советской России «оказывать товарищу Хаммеру всяческую помощь и содействие». Благодаря этому Хаммер развернул широкую посредническую деятельность.

Он помогал привлекать в Советскую Россию западные инвестиции. В частности, на деньги компании Форд началось строительство автомобильного завода в Москве – будущего «Москвича». Не забывал и о своем личном бизнесе – организовал производство асбеста и строительство огромной карандашной фабрики, первой в СССР, продукция которой продавалась по всему миру. Шестьдесят лет спустя имя Арманда Хаммера снова оказалось у меня на слуху – уже в Китае, открывавшем свои двери иностранным инвесторам. Я с изумлением прочитала в китайских газетах о том, что «состоялась дружеская встреча тов. Дэн Сяопина с американским предпринимателем Хаммером». Неужели тот самый? Неужели еще жив? Оказалось, жив, и тот самый. Имея острый нюх и накопленный во времена нэпа опыт сотрудничества с коммунистами, Хаммер раньше других учуял возможности, открывающиеся в Китае. Магическую роль, несомненно, сыграла и разрекламированная им встреча с Лениным. Хаммер и в Китае получил что хотел: право на создание предприятия по добыче угля в провинции Шаньси. Чуть позже в Пекине прошла художественная выставка, на которой была представлена богатая коллекция Хаммера. Как выяснилось, это были в основном картины из Эрмитажа и других фондов, купленные по дешевке в нэповской России.

Вернемся в те далекие времена. Тогда общественная жизнь в нашей начальной школе била ключом. Выпускали стенгазету и рукописный альманах наших собственных сочинений. Я была активным «общественным деятелем». Состояла членом редколлегии стенгазеты. Перед праздниками 7 Ноября и 1 Мая мы допоздна засиживались за ее оформлением – резали, клеили, красили. И были очень горды, когда плод нашего кропотливого совместного труда вывешивали на всеобщее обозрение. В четвертом классе меня избрали даже председателем учкома (ученического комитета), и я смело, без малейшего смущения открывала и закрывала общие школьные собрания, проводила заседания учкома.

В школе у нас работали всякие кружки – физкультурный, драматический, хоровой. Самодеятельность была хорошо поставлена. Мы выступали с инсценировками, приурочивая их к праздникам.

Ставили, скажем, ко Дню Парижской коммуны что-то революционное. Один раз, хорошо помню, я играла роль Гавроша: на мне были сапоги и мальчиковая одежда – короткие штанишки и яркая рубашонка. И вообще я со своей короткой стрижкой смахивала на мальчика. Зимой я носила шапку из серого заячьего меха с длинными свисающими до пояса ушами, – подарок одного из наших земляков. Шапка, наверное, была мужская, потому что мальчишки на улице ко мне приставали, окликая: «Эй, оголец! Померяемся силами!» Но куда уж мне, худышке, было тягаться с ними, и я в свою защиту лишь пищала: «Я не мальчик. Я девочка!» Смерив меня презрительным взглядом с головы до ног, озорники оставляли меня в покое, а я, ускоряя шаг, переходила на бег. Голова у меня была вся в мелких крутых завитках, разумеется, природных, как у Пушкина. Меня так и прозвали Пушкиным за мою кучерявость. Поэтому – а может, и из-за отсутствия более подходящих «артистов» – давали играть мальчиковые роли. Так, например, я играла важную роль в инсценировке сказки Аксакова «Аленький цветочек» – роль Медведя, снова принявшего образ прекрасного принца.

Были у нас и физкультурные выступления. Мы выходили на сцену в синих шароварах и белых кофточках, сшитых руками наших мам. Спортивных костюмов нам тогда не покупали, скорее, их и в продаже не было. Полосатые майки, которые именовались футболками, появились позднее. Особенно популярными, модными тогда были физкультурные пирамиды: мы по возможности слаженно под музыку громоздились на плечи другу другу и очень старались сорвать восторженные аплодисменты таких же, как и мы сами, маленьких зрителей.

Не знаю уж, почему у нас в начальной школе была такая насыщенная общественная жизнь. Может, потому что подобрались молодые, увлеченные своим делом педагоги. Позднее, когда я перешла учиться в пятый класс в школу-семилетку, там подобного бурления не наблюдалось. Надо сказать, что школы с десятилетним образованием существовали отдельно, и их было не так уж и много. Среднее образование в 20-х годах было нацелено на семилетнюю программу.

В школу-семилетку я была зачислена в 1925 году, причем, как говорится, со скрипом. Мама моя уже была готова прийти в отчаяние, так как не могла отыскать моей фамилии в длинном списке принятых учеников, и успокоилась, лишь когда нашла ее в самом конце. Принимать меня не хотели, как и предполагала мама, из-за моего происхождения: в метрическом свидетельстве в графе «отец» было написано: «потомственный дворянин». Всю жизнь моя сословная принадлежность подобно дамоклову мечу висела надо мной, всю жизнь была черным пятном в моей биографии.