Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

В январе 1924 года я вдруг услышала, что Ленин умер. Семь дней шло прощание. Перед Колонным залом вились огромные очереди, горели костры, возле которых грелись замерзшие люди. В день похорон стоял страшный мороз, каких теперь не бывает, – минус сорок градусов. Я вышла на Ново-Басманную – дальше меня не пустили. Мне врезался в память гул траурных гудков, поднявшийся над Москвой, – плотный-плотный, казалось, разрывавший пелену морозного тумана. Все остановилось: редкие машины, трамваи, извозчики, пешеходы. Мужчины, невзирая на мороз, снимали шапки.

Ленин ушел, но имя его осталось, запечатленное в том числе и в названии пионерской организации. Когда я училась в начальной школе, пионерских организаций при школах еще не существовало. Первые пионерские отряды создавались при фабриках, заводах и учреждениях, в них принимали детей рабочих и служащих.

Позднее, в средней школе, начиная с пятого класса создавались так называемые пионерские форпосты. На груди у мальчишек и девчонок заалели галстуки. Глядя на этих счастливчиков, я сгорала от зависти. Но вот, наконец, моя мечта осуществилась. При учреждении (это был «Сельхозсоюз»), где работал в скромной должности архивариуса мой брат Володя, была создана пионерская организация, и Володя меня туда записал. Предстояла торжественная церемония вступления. Нам выдали форму (думаю, что не бесплатно): синяя юбка с бретельками и переплетом на груди, белая кофточка – все из хлопчатобумажной ткани. Синтетики тогда не было и в помине.

Я ждала этого дня с нетерпением. И вот он наступил, желанный день. Май 1925 года. Церемония присяги должна была состояться на Красной площади.

Стояло прекрасное солнечное утро. Я вскочила с постели ни свет ни заря – не спалось от переполнявших меня чувств. На трамвае доехала до Театральной площади – учреждение, где работал брат, находилось в самом начале Большой Дмитровки (по теперешним ориентирам – рядом со станцией метро «Театральная»), оттуда до Красной площади рукой подать.

Нас, будущих пионеров, построили в колонну и под ритмичную дробь барабана повели на площадь. Со всех концов туда вливались такие же сине-белые ребячьи отряды. Вся огромная площадь была заполнена, яблоку негде было упасть – такими тесными рядами мы стояли. Шума не было: все понимали торжественность приближающегося момента, стоял лишь приглушенный гул голосов. Сердце мое радостно сжималось от сознания значимости происходящего. Наконец раздалась команда. Ее повторили пионервожатые для своих отрядов. Ряды наши выровнялись, мы вытянулись по команде «смирно». Воцарилась полная тишина. С трибуны Мавзолея прозвучала краткая речь – там стояли комсомольские вожаки. Затем наступил самый волнующий момент: произносилась присяга. Тысячи звонких детских голосов повторяли слова клятвы верности заветам Ильича.

Клятва произнесена, пионерский салют отдан. На груди каждого из нас алым цветом расцвел галстук, и как бы задымился факел пионерского значка – светоча веры в будущее. Все мы были ровесниками Октября и твердо помнили ленинские слова о том, что нашему поколению жить при коммунизме. Искренне верили в это и жили с этой верой. Но, увы, история умеет выкидывать непредсказуемые каверзы. И прекрасное коммунистическое завтра так и не воплотилось в реальность.

Возвращались мы с площади тоже под бой барабана и бодрящие звуки горна. Гордость за красный галстук на груди переливалась через край души. Да и другие ребята переживали такое же чувство. Домой я летела, как на крыльях. Мне казалось, что на улице я стала центром внимания, что все взоры прикованы ко мне – пионерке! В те годы при встрече на улице пионерам полагалось отдавать друг другу салют, подобно тому, как военные отдают честь. И мне это так нравилось, что нередко, увидев, что по противоположному тротуару идет мальчик или девочка с галстуком, я поспешно переходила улицу, чтобы салютом поприветствовать собрата по пионерии. Со временем рвения, естественно, поубавилось – все стало привычным.

Уже тогда, в те теперь уже незапамятные годы, начали вывозить детей на летний отдых в пионерские лагеря, содержавшиеся за счет того учреждения, при котором создавался пионеротряд. Летний месяц в пионерском лагере казался мне сказочно прекрасным: свежий воздух, росистая утренняя трава, луга, расцвеченные белыми, голубыми, розовыми полевыми цветами. Всего два раза мне удалось отдохнуть в таком лагере в Подмосковье. Все обустраивалось тогда примитивно. Кроватей никаких не было. Каждый из нас привозил с собой мешок, который уже на месте мы набивали свежескошенным пахучим сеном. После целого дня беготни, игр на свежем воздухе мы, как подкошенные, валились на пол и засыпали безмятежным сном на этих импровизированных матрасах. У нас была очень хорошая вожатая, любившая красиво обустраивать дачу, в которой мы жили. Она накрывала белым полотнищем длинный стол, стоявший на огромной крытой веранде, и поручала нам собирать букеты полевых цветов, которые ставила в простые глиняные горшки из-под молока. Мы с удовольствием это делали и радовались, глядя на ромашки или васильки, украшавшие стол. Это было так красиво! Уж не отсюда ли повелась, вернее, укрепилась моя любовь к свежим цветам – и поныне в моей пекинской квартире в вазах почти не переводятся цветы. Особенно по праздникам или на мой день рождения – вся большая гостиная бывает заставлена самыми экзотическими цветами, и я сижу среди этого благоухания, как оперная дива.

Я до сих пор признательна нашей вожатой за эту любовь к цветам, за искусство составления букетов, которому она нас учила. По тем временам это было нечто из ряда вон выходящее: эстетическому воспитанию не придавалось значения – на первом плане было воспитание трудовых навыков (что, надо сказать, совсем неплохо!) и политической сознательности. Во время сенокоса мы помогали крестьянам сгребать сено и укладывать в копны. Колхозов тогда еще не было, и хозяйства велись единолично. Кроме того, мы несли дежурство по лагерю, подметали и мыли полы, накрывали столы, помогали раздавать пищу. Но у нас оставалось время и на развлечения. Мы часто играли в волейбол или баскетбол. Приличного водоема возле нашего лагеря не было, но мы плескались в запруде крошечной речушки, учились плавать на надутых наволочках за отсутствием резиновых надувных матрасов и спасательных кругов. В другой раз наш пионерский лагерь разместили в какой-то деревушке на берегу реки Пахры. Там купаться было, конечно, привольнее. Но для пионервожатых прибавилось беспокойства: в довольно глубокой реке можно было и утонуть. Произошел такой случай – одному озорнику понравилось кричать: «Тону! Тону! Спасите!» К этим театральным воплям о помощи привыкли, и на них уже никто не обращал внимания. Но вот однажды мальчишка начал тонуть по-настоящему, и никто не откликнулся на его крики. Только когда он стал пускать пузыри, все поняли: и впрямь тонет! Слава Богу, вытащили его в конце концов, но этот случай накрепко врезался мне в память.