Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

В редакции газеты работало человек десять китайцев, по большей части сотрудники китайского отделения издательства. Главным редактором числился Ван Мин, но реально его участие сводилось к минимуму – всю работу он перебросил на Ли Мина, который не только редактировал, но и сам писал статьи и передовицы. Политической целью издания было сплочение общественности на борьбу против японской агрессии. Такова была линия Коминтерна, подчеркивавшего необходимость создания единого фронта политических сил в Китае.

Ли Мина беспокоили события в его стране. Японцы не остановились на фактическом аннексировании Маньчжурии и продолжали усиливать свое военное присутствие в других регионах Китая. Летом 1937 года из прессы стало известно о событиях под Пекином на мосту Лугоуцяо, где произошло столкновение между китайскими и японскими солдатами. Этот инцидент, как известно, послужил началом Антияпонской войны. Ли Мин сразу заволновался, потерял душевный покой. Было очевидно, что в такой момент он рвался в Китай, чтобы включиться в борьбу. Это мне было понятно – разумом понятно, но внутри меня холодом обдавало при мысли, что Ли Мин может уехать. Я тогда не знала и не спрашивала, поднимал ли он этот вопрос в Коминтерне. Позже выяснилось, что да. Однако в ближайшие месяцы никаких неблагоприятных для меня новостей не последовало.

Летом 1937 года мы на юг не поехали, а провели его под Москвой на станции Ухтомская по Казанской железной дороге. С дачей нам не повезло, вернее сказать, мы сами допустили промашку: не учли близость болота в Косине и почтенный возраст бревенчатого дома. По вечерам на открытой террасе нас осаждали полчища комаров, а по ночам донимали клопы.

Но мы повели кровопролитную борьбу с этой мерзостью и добились успеха.

Недалеко от нас в тот год снимал дачу и Чжан Бао с семьей. Он был коллегой Ли Мина по работе в «Цзюго шибао» и в издательстве. Незадолго до этого он приехал в Советский Союз из Америки, где учился и откуда был выслан за политическую деятельность. Женат он тоже был на русской – Наде Руденко, работавшей в том же издательстве. У них был грудной ребенок, за которым ухаживала мать Нади. Мы с Ли Мином заходили к ним в гости, сидели в саду, и я с удовольствием брала на руки этого светленького мальчика, примериваясь к роли матери и не предполагая, что держу будущего собственного зятя. Но до того, как мы породнились, нашим семьям пришлось пройти через множество тягот и испытаний.

Каждый день, как все дачники-москвичи, Ли Мин ездил на работу в город в набитых поездах, в духоте и толкучке. А у меня в институте начались каникулы, и я появлялась в Москве всего раза два в неделю, закупала продукты, так как в местном магазине, кроме хлеба, крупы и соли, нечего было купить. Возвращалась, каждый раз тяжело нагруженная сумками, шла пешком от станции до дачи – и все ради чистого воздуха, да еще в силу издавна заведенной русской традиции выезжать летом за город и жить на природе. Но то лето, прямо можно сказать, выдалось для нас незадачливым. Досаждавшие нам насекомые были сущим пустяком по сравнению с неприятной историей, случившейся позже.

Как-то поздним августовским вечером Ли Мин пришел со станции очень расстроенным. Это можно было сразу определить по его виду. Что случилось? Оказывается, в Москве при посадке на электричку, когда он втискивался в переполненный вагон, он вдруг почувствовал, что в руке нет портфеля, с которым он обычно ездил на работу. Он был уверен, что портфель у него вырвали в давке – попросту говоря, украли.

– Почему ты так волнуешься? В портфеле были секретные документы? – спросила я.

Ли Мин отрицательно покачал головой. Возможно, он не сказал мне правды, иначе почему бы он так тревожился? Я тоже почувствовала беспокойство.

И действительно, дело с портфелем оказалось роковым для Ли Мина. В архиве Коминтерна сохранились материалы, проливающие свет на подробности этой истории.

В тот вечер перед окончанием работы Ли Мина неожиданно вызвал Кан Шэн и сказал, что необходимо срочно отправить два письма в Париж, а точный адрес он не помнит. Ли Мин в его присутствии надписал адреса на конвертах, запечатал, и Кан Шэн попросил передать их в экспедицию. Отправкой писем в редакции газеты занимался Юй Синчао, но в тот поздний час он уже ушел домой. Ли Мин решил вернуть письма Кан Шэну, но и его на месте уже не было. Зная, что в отправляемых легально по почте письмах, как правило, не бывало ничего особо секретного, Ли Мин положил их к себе в портфель, предполагая передать Юй Синчао на следующий день. И вот тут случилась странная кража на вокзале.

Заявив немедленно в милицию, Ли Мин бросился в «Люкс», где нашел Кан Шэна. Тот, скривив лицо, сказал суровым голосом:

– Это очень серьезное дело. Возможно, происки японских шпионов, стремящихся узнать секреты Коминтерна. Надо немедленно сообщить в НКВД.

Обращение в НКВД придавало крайне тревожный оборот делу, но Ли Мин об этом промолчал, видимо, не желая беспокоить меня. Я знала, что, будучи рассеянным человеком, он часто что-то терял: кашне, галоши, перчатки. А в начале 1936 года, незадолго до нашей свадьбы, как-то раз забыл все тот же злосчастный портфель в столовой издательства, но тогда пропажу быстро нашли, и к тому же никаких бумаг внутри не было. Ли Мину сделали выговор по работе, и тем обошлось. Но в этот раз события накручивались, как в детективе.

Через пару дней Чжан Бао, сидя в электричке, почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Обернувшись, увидел незнакомца, который подошел к нему и спросил: – Вы работаете в издательстве «Иностранный рабочий»? – Да. А что? – Вы ведь пару дней назад потеряли портфель?

– Это не я, а мой коллега.

– Вот и хорошо. Передайте ему, что портфель на платформе подобрала моя соседка и сдала в привокзальную милицию.

Получив портфель на Казанском вокзале, Ли Мин помчался в «Люкс». Все в портфеле было в целости-сохранности, ни одна бумажка не пропала (кроме писем, там было еще удостоверение члена Союза издательских работников) – так заверил меня Ли Мин. Кан Шэн лично проверил содержимое портфеля, осмотрел конверты. Ли Мин предложил отправить их на экспертизу, чтобы удостовериться, что письма остались нетронутыми. Кан Шэн отказался:

– Это ни к чему – и так видно. Да и вообще там ничего секретного нет.

Так он сказал Ли Мину, но прилюдно повел себя по-другому.

От Ли Мина потребовали подробного письменного объяснения произошедшего. И этим дело не кончилось: Ван Мин и Кан Шэн стали его «прорабатывать» на собраниях китайской делегации, приставали с вопросами:

– Почему ты сначала заявил, что портфель украли? Он же сейчас нашелся – значит, ты сам его потерял, утратил бдительность.