Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Нужно было только чуточку “нажать”, что называется. И вдруг утром рано получаю телеграмму: “Не приезжай!”

(…) Вообще о моей жизни здесь у тебя такие же представления, как у новорожденного ребенка. Это не упрек, не обижайся, пожалуйста!

Настроение у меня скверное, хочется плакать и, пожалуй, поругаться с тобой. Вот видишь, мой милый Мин, мой скверный характер дает все еще себя знать: ты сам подумай, если я сейчас не уехала, через месяц-полтора встанет Волга, и мы окажемся отрезанными и замурованными в нашем “медвежьем углу” – это до весны!»

Я мысленно ругала Ли Мина за нерешительность: «приезжай», «не приезжай», «решай сама», «я колеблюсь» и прочее в таком роде. Эта «волынка», как я ее называла, была мне очень неприятна, потому что, исходя из женской логики, я расценивала поведение мужа как отсутствие большого желания меня увидеть. Но была в корне неправа.

Военные сводки становились все более неутешительными. Каждый день утром, включая радио, мы слышали сообщения о городах и селах, оставленных врагу. Вся эта трагическая информация была, конечно, тщательно отфильтрована и дозирована. В столице ходило гораздо больше слухов и разговоров, усиливавших беспокойство и колебания Ли Мина, который не мог писать мне обо всем, но и не хотел подвергать меня опасности – ведь было непонятно, что станет с Москвой.

30 сентября началось мощное наступление немцев на Москву. Вот тогда-то, 1 октября, я получила срочную телеграмму от мужа с категорическим «Не приезжай!»

К середине октября фашистские войска оказались уже на ближних подступах к столице.

16 октября – эта злосчастная дата запечатлелась в памяти москвичей. В тот день по радио было объявлено, что немцы прорвали оборону и устремились в образовавшуюся брешь. В городе поднялась паника, началось беспорядочное бегство. Выезжали все, кто мог, – и учреждения, и горожане. Поезда брали с боя. Этот день в народе окрестили днем «великого драпа».

Был отдан приказ и об эвакуации издательства, в котором работал Ли Мин. Срочно собрали сотрудников и членов их семей и пешим ходом отправили на Казанский вокзал грузиться в эшелон. Там царил такой же хаос, как и на всех столичных вокзалах. Давка стояла невероятная. Пожалуй, только китайская секция проявила организованность и дисциплинированность, свойственную китайцам. Они не только сами загрузились в полном порядке, но и помогали пробиваться в вагоны детям и старикам.

Что происходило в Москве, я тогда, конечно, не знала. Но из Васильсурска многие эвакуированные начали перебираться подальше, вглубь страны, и было понятно, что все стало непредсказуемым – где на другой день будет проходить линия фронта, когда наконец-то будет остановлено продвижение вражеских войск.

Уехало и балетное училище, и я тем самым лишилась дополнительного заработка. Жить становилось все труднее – на мне были еще мать и невестка с маленьким ребенком, и я одна зарабатывала на всю семью. В магазинах давно уже ничего нельзя было купить, а вместе с летом кончались и овощи на рынке. Впереди пугающе маячил голод. А вдруг еще не хватит денег, чтобы оплачивать жилье – ведь нас же просто выгонят на улицу посреди зимы! В душе снова зашевелился страх: что делать, что предпринять? Как переживем зиму?

И в этот момент судьба оказала нам милость.

В последних числах октября почтальон неожиданно принес мне телеграмму: «Эвакуируемся город Энгельс, срочно приезжайте. Ли Мин». Просто невероятно, как в том хаосе, в военной неразберихе эта телеграмма не затерялась, дошла до нас! Что это – счастливая случайность, милосердие судьбы? Или, скорее всего, нас выручила поразительная способность Ли Мина не теряться в сложнейших ситуациях, находить выход из, казалось бы, совсем уж безнадежных положений. Ведь несмотря на общую панику, на ужасную спешку, в которой выезжало издательство 16 октября, он не потерял головы и перед самой посадкой на поезд успел отправить нам телеграмму.

Мы все четверо немедленно снялись с места. Нам предстояло плыть вниз по течению до города Энгельса, который стоит на левом берегу Волги, напротив Саратова. Энгельс был главным городом автономной республики немцев Поволжья, ликвидированной вскоре после начала войны.

Пароходы, битком набитые пассажирами, проплывали мимо Васильсурска, зачастую даже не причаливая к пристани. О прибытии следующего рейса никто не мог сказать ничего определенного. Пришлось перебраться на пристань и ждать там. Стояло преддверие зимы – русской зимы с ее холодами и глубокими снегами. По небу ползли тяжелые свинцовые тучи, дул пронизывающий насквозь ветер. По реке ходили сердитые волны с белыми гребешками. Мы кутались во что могли, маленький Толик жался к матери и бабушке. Как только долгожданный пароход причаливал к пристани, у кассы начиналась давка, и нас оттесняли назад. Так мы провели на пристани три дня. Положение наше становилось критическим – по реке уже шло «сало» (мелкие кусочки льда), верный признак скорого ледостава. Навигация могла закончиться со дня на день. Мы были на грани отчаяния. Наконец Мария догадалась дать взятку кассирше – сунула ей через окошечко двадцать рублей, и мы стали обладательницами заветных билетов. Это был один из последних пароходов, если не самый последний.

Мы на переполненной до отказа нижней палубе парохода – счастливы безгранично! Перешагивая через спящих, с трудом нашли местечко, где можно было приткнуться. Продуктов у нас не было никаких, кроме буханки черствого черного хлеба. На пароходе выдавали раз в день – помнится, бесплатно – порцию жидкой, синюшного цвета манной каши, очень неаппетитной на вид. Но мы проглатывали ее с голодной жадностью: наши желудки стали непривередливыми. Жаль только было Толика – худенький, заморенный, он все время просил поесть. А рядом с нами сидели какие-то мужики и ели белые баранки. Надо видеть, какими жадными глазами смотрел на них наш мальчик! В конце концов, заметив голодный взгляд ребенка, мужчины расщедрились – дали ему баранку. С каким наслаждением он ее съел!

Конечно, не все ехали, подобно нам, с полупустыми облезлыми чемоданишками. Были и такие, кто сидел на целой груде добротно упакованных тюков и другого солидного багажа. Таким нечего было страшиться голодной зимы: свое барахло они всегда могли обменять на продукты. Деньги катастрофически обесценивались, зато вещи и продукты поднимались в цене.

Плыли мы на пароходе, помнится, дня три. Волга покоряла своей ширью, своим простором. Какая могучая сила, думала я, кроется в этой реке! Недаром она воспевается в народных песнях. Проплыли мимо городов, старинных и когда-то богатых: Казани, Ульяновска, Куйбышева. Везде на пристанях было полно народа, но кое-что достать было можно. Мы купили белый хлеб, баранки и, утолив голод, немного приободрились. И вот наконец показался Энгельс, сплошь застроенный одноэтажными бревенчатыми домами, которые делали его похожим на большую деревню. Адреса эвакуировавшегося из Москвы издательства мы, естественно, не знали, но уверенно решили, что найдем его без труда.