Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Поезд тронулся. С тоской я смотрела ему вслед. Внутри у меня все как бы окаменело. По возвращении домой, не раздеваясь, легла на кровать в состоянии полной апатии ко всему происходящему и так пролежала до вечера…

К счастью, Ли Мин не канул в воду, как это происходило с другими в подобных случаях. С дороги (а она была длинной!) он отправил мне две открытки и одну телеграмму из Иркутска. Я на нее в тот же день ответила по телеграфу. Недели через три получила сразу два письма из Владивостока. Оказывается, Ли Мин был все еще на советской территории, ожидая возможности отправиться дальше. Лишь 15 февраля его вместе с тремя попутчиками переправили на советском военном самолете в Харбин, где, как я уже писала, состоялась торжественная встреча.

Каждая весточка от мужа была для меня праздником. Вся наша семья – мама, Маруся и Толик (мы по-прежнему жили вместе) – усаживалась, и меня заставляли читать вслух. Особенно ободряюще подействовало на меня владивостокское письмо – оно было теплым, исполненным заботы обо мне и о дочке.

Я постепенно приходила в себя от стресса разлуки и восстанавливала душевное равновесие. Еще до отъезда Ли Мин использовал изменившуюся для него ситуацию и позаботился о том, чтобы по возможности обеспечить семью в материальном отношении: сдал облигации государственного займа, как это полагалось, и получил наличными деньгами приличную по тем временам сумму: 11 000 рублей – по крайней мере мне, не избалованной большими деньгами, казалось, что это значительная сумма. Затем Ли Мин оформил мне карточку на получение продовольственного пайка, который выдавался всем семьям членов ЦК братских компартий – литер «Б». Литер «А» полагался семьям членов Политбюро, но я до него не доросла. Выдавался паек по линии Коминтерна – формально этой организации уже не существовало, но все связанные с ней дела были переданы международному отделу ЦК ВКП(б).

Теперь раз в месяц я ездила на край Москвы, в район Сельскохозяйственной выставки, где находилось учреждение, засекреченное под названием «Институт № 101». Охранялось оно со страшной строгостью – там чуть ли не с пулеметами стояли. Предъявляла все необходимые документы и получала свой привилегированный паек: там были и белый хлеб, и колбаса, и сливочное масло, и прочие земные блага – предел мечтаний для недоедавших всю войну людей.

В отсутствие мужа все домашние заботы, хозяйственные закупки свалились на меня. Мама чувствовала себя плохо, помочь ничем не могла. Хорошо, выручала няня, Софья Алексеевна Павлович, сестра которой, Вера Алексеевна, приходилась нам родственницей по линии своего покойного мужа. Софья Алексеевна, дворянка по происхождению, была очень образованной и интеллигентной старушкой. Одинокая, без детей, она искренне полюбила нашу Инночку, много с ней занималась, а Инночка просто души не чаяла в своей Нюне, как она ее называла.

Очень хотелось рассчитывать на реальность отъезда к мужу, на то, что Ли Мин выполнит свое обещание. Маруся, успокаивая меня, с уверенностью говорила:

– Ну вот, летом тебя будем провожать в Китай. Даже я знаю, какой Ли Мин настойчивый. Если чего захочет – обязательно добьется.

Чтобы заглушить тоску, я стала готовиться: училась работать на русской пишущей машинке (до этого привыкла печатать на французской, но Ли Мин велел овладеть русской), даже начала заниматься английским языком. Думала, что в Китае он понадобится.

Но вот беда! После отъезда Ли Мина из Владивостока наступило молчание – писем не было. Окольным путем, через знакомую, у которой муж работал в Харбине, узнала, что Ли Мин в этом городе. Позвонила в международный отдел референту Николаеву, который занимался конкретными делами по отправке Ли Мина в Китай. Тот подтвердил. Но почему Ли Мин сам мне не написал? Мрачные мысли лезли в голову – я чувствовала себя такой одинокой! У большинства людей вокруг налаживалась послевоенная жизнь, семьи восстанавливались, дети обретали отцов. А у меня что? Какое будущее меня ожидает?

Кое-кто подсмеивался надо мной:

– Ну, Лиза, он тебя забыл. Женщин ведь там много – молодых, интересных.

Ужасная вещь – неизвестность! Чего ждать, сколько ждать – никто не мог дать ответа. О будущем я, как могла, теперь старалась не думать – ходила на работу, гуляла с дочкой, занималась бытовыми делами. И вдруг привычное течение нарушило неожиданное событие: где-то в начале апреля ко мне явился человек, приехавший из Китая. Это был демобилизовавшийся водитель Белоруков, который служил в Харбине у одного советского полковника, сталкивавшегося с Ли Мином по работе. Он привез мне письмо и небольшую посылочку. Я его приходу обрадовалась, словно приезду мужа: мне казалось, что он привез какую-то частицу Ли Мина. Это было так важно – знать, что муж помнит о нас с дочкой! Белоруков кое-что рассказал о Харбине, я засыпала его вопросами. К сожалению, письмо было старое – от начала февраля – и ничего не объяснило мне ни о положении, в котором находился Ли Мин, ни о том, где он будет работать. Я очень боялась, что его направят вглубь страны, куда уж я никак не смогу добраться. Харбин – это было что-то более близкое и понятное.

Наступило лето. На этот раз я уже сама, без помощи Ли Мина, сняла дачу: ребенку нужен был воздух, да и нам, взрослым, хотелось отдохнуть от духоты города, закованного в камень и асфальт. Мы поселились по Северной (Ярославской) железной дороге на станции «43-й километр» – на паях с нашими друзьями Куловыми, соседями по квартире. У них был мальчик Миша – ровесник Инночки. Я ездила на работу в город, а дочка оставалась под присмотром мамы и Софьи Алексеевны.

От станции вела тропинка, петлявшая через лес. Идешь, бывало, к поезду по утренней прохладе или возвращаешься из города звездным вечером и полной грудью дышишь воздухом, напоенным ароматом березовой листвы и покрытой росой травы. Тишина умиротворяет душу, расслабляет нервы, и город с его шумом и суетой отходит куда-то бесконечно далеко.

Я всегда любила Подмосковье с его лесами, березами, полянками среди сосен. Дощатые полы старых дач, уютные верандочки, гамаки между деревьев…

Для меня это было последнее лето под Москвой.

В конце июня выдалась ужасная неделя: заболели сначала мама, потом Инночка. Я металась, как ненормальная, из города на дачу, с дачи в город. Изнемогала от усталости так, что иногда казалось, что все кончено, никаких радостей в жизни больше не будет. И вдруг мне позвонили и сообщили, что приехал китайский товарищ и привез письмо и посылку. Надо было пойти в гостиницу «Метрополь». Гостиница эта, еще дореволюционной постройки, с фасадом, украшенным мозаикой по эскизам Врубеля, находится в центре города, на Театральной площади – и до сих пор считается одной из самых фешенебельных в Москве. Впервые в жизни я переступала порог такого великолепного здания. Нашла нужный номер. Там меня представили худощавому человеку интеллигентного вида, в очках с позолоченной оправой. Это был Лю Нинъи, известный деятель китайского рабочего движения, который приехал в Москву на сессию пленума Международного объединения труда. Он привез мне письмо и посылку от мужа. В посылке оказались часики для меня и детские платьица для Инночки – это мне, как матери, было особенно приятно.