Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Распечатала конверт, и первое, что увидела, была фотокарточка: Ли Мин, подтянутый, причесанный, в отлично сшитой военной форме. Он поправился, помолодел и выглядел прямо бравым красавцем. Но то, что он писал, было вообще уму непостижимо! Ли Мин сообщал, что очень занят, у него важная интересная работа, и что по роду службы ему часто приходится бывать на банкетах и разного рода дипломатических мероприятиях (это было нечто совсем уж новое!). Он побывал в Пекине и тогдашней столице Нанкине, а теперь ЦК определил его на работу на Северо-Восток, в Харбин.

«Я живу хорошо и здоров, если я сумею не скучать, то можно сказать, очень хорошо и в смысле обстановки работы, и в смысле материальной жизни. В течение менее полугода на 6 кг поправился. Теперь мой вес 64 кг, раньше у меня всегда был 57–58 кг. Особенно очень хорошо поправился в течение 17 дней, когда я был в Яньани. Жизнь в Яньани во время мировой войны, можно сказать, лучше, чем в любой стране, кроме Америки. Паек намного больше получает рядовой работник, чем я получал в Москве. Даже иностранные корреспонденты считают, что яньанец жил лучше, чем англичане.

Я работаю сейчас в дипломатической области. Каждый день имею дело с американцами, этими коварными империалистическими дипломатами. Получил эту работу совершенно неожиданно для меня, и она мне очень не нравится. Хотя материальная жизнь очень хорошая: бывает бал и банкет почти каждый день, но именно это мне очень надоедает. Уже несколько раз просил освободить меня от этой работы, но еще не получил разрешения».

Отвечая Ли Мину, я написала:

«Когда я читала твое письмо, мне казалось, что я начинаю бредить: все это так неожиданно! Я начинаю верить в китайских предсказателей судьбы – и действительно тот старик не ошибся. Не правда ли?»

Было отчего кружиться голове! Рядовой сотрудник издательства, беспартийный Ли Мин, бегающий «на уголок» и отстаивающий очереди за хлебом, как по мановению волшебной палочки, превратился в одного из ведущих деятелей КПК, окруженного вниманием товарищей, общественности и даже гоминьдановской прессы. Неудивительно, что из глубин памяти возник рассказ о предсказателе-даосе, давным-давно нагадавшем Ли Мину «три взлета и три падения». Вот он, очередной взлет! А о следующем падении не хотелось думать.

Новостей было много. Прежде всего с именем у Ли Мина произошла сенсационная история. В первые месяцы после прибытия в Китай он по указанию ЦК сохранял конспирацию и взял себе имя Ли Миньжань. Гоминьдановская пресса и американцы, игравшие роль посредников в переговорах с коммунистами, делегацию которых возглавлял мой муж, терялись в догадках: кто же такой этот Ли Миньжань – ведь в списках членов ЦК, избранных на VII съезде КПК, такое имя не фигурировало. Наконец, летом 1946 года ЦК дал разрешение обнародовать настоящее имя, и Ли Мин на одной из пресс-конференций объявил, что он вовсе не Ли Миньжань, а Ли Лисань. Что тут поднялось! Гоминьдановские журналисты заахали, заохали и схватились за ручки, чтобы записать все как есть. Ведь для гоминьдановцев имя Ли Лисаня оставалось пугалом, напоминающим о забастовках, революционных путчах, попытках вооруженного захвата городов.

Но как бы Ли Лисань ни именовался, для меня он оставался моим любимым и дорогим Мином. Больше всего меня волновало, не скажется ли разлука на его чувствах, особенно теперь, когда он снова стал важной персоной.

«Я рада за тебя, мой родной, мой дорогой Мин, что у тебя все так хорошо: интересная работа, хорошее товарищеское отношение к тебе и т. д. Но я не могу сказать, чтобы я была рада за себя. Ты удивляешься “почему?” А вот почему: когда человеку хорошо, он легко и быстро забывает то, что уже прошло, и вместе с ним все остальное. Не сердись, Мин, в данном случае во мне говорит женщина – с ее чисто женским страхом потерять того, кого любишь.

Ты понимаешь?»

Так писала я и не могу сказать, что у Ли Мина не было искушений. В условиях партизанской войны и подпольной работы супружеские отношения в партийной среде распадались с легкостью, направление на работу в другой район часто являлось весомой причиной для расставания. Что уж говорить о тех случаях, когда муж и жена оказывались разделенными государственной границей и практически недосягаемыми друг для друга!

Ничего удивительного, что кое-кто из старых друзей решил принять участие в личной жизни Ли Лисаня. Весной 1946 года, когда он приехал для отчета в «пещерную столицу» коммунистов Яньань и после многих лет встретился со старыми товарищами по партии, Лю Шаоци, в частности, спросил:

– Ты не хочешь увидеться с Ли Ичунь?

Ли Ичунь была любимой женщиной Ли Лисаня в те далекие годы, когда он руководил шахтерской забастовкой в Аньюане. Тогда Лю Шаоци приехал по направлению партийной организации в этот маленький поселок в помощь Ли Лисаню, и не один, а с молодой женой Хэ Баочжэнь. По ночам две молодые пары разделяла только занавеска из грубой ткани. А днем они шокировали жителей поселка тем, что прогуливались по улицам под руку со своими подругами. Явление неслыханное для традиционного Китая, где жена не могла появляться рядом с мужем, а в крайнем случае семенила следом.

Конечно, Ли Лисань помнил те годы. А Лю Шаоци добавил:

– Она сейчас одна, без мужа.

Ли Лисань намек понял. Но тотчас же ответил, что у него есть русская жена и маленькая дочка в Москве и он надеется вывезти их в Китай. И при встречах с другими товарищами он много рассказывал о годах, проведенных в Советском Союзе, об отсидке в тюрьме и никогда не забывал упомянуть, что у него в Москве осталась жена и что он ждет ее приезда в Китай. Для китайцев преданность жены мужу, особенно в тяжелых обстоятельствах – одно из важнейших моральных достоинств, поэтому желание Ли Лисаня не расставаться со мной встречало сочувствие и понимание.

Когда в июне 1946 года в Нанкине Ли Лисань встретился с Чжоу Эньлаем, его жена Дэн Иньчао как раз собиралась в Париж на конгресс Международной федерации женщин. Чжоу Эньлай и Дэн Иньчао с участием отнеслись к Ли Лисаню, и Дэн Иньчао даже обещала, что если поедет обратно через Москву, то постарается привезти меня с собой. Так, по крайней мере, сообщил мне в письме муж. По каким-то неизвестным мне причинам этот план не состоялся (видимо, Дэн Иньчао поехала другим маршрутом).

Руководители ЦК КПК дали добро на мой приезд, но предстояло еще много формальностей для преодоления «железного занавеса», которым Советский Союз оградил своих граждан. Как быть, чтобы меня выпустили? Ли Мин тыкался в разные стороны, даже обращался к советскому управляющему КВЖД, чтобы меня вызвали в Харбин как бы на работу. Тот обещал, но ничего не получилось. И, главное, никто не мог толком подсказать, что надо сделать, чтобы советской гражданке разрешили выехать к мужу за границу. Ли Мин страшно раскаивался, что не догадался взять меня с собой, и писал об этом в каждом письме.