Елизавета Кишкина - Из России в Китай. Путь длиною в сто лет [litres]

Стоял промозглый осенний день. Я с Ли Мином поехала за город, чтобы присутствовать при выносе тела из больницы. Покойного переправляли в Москву, в морг Института Склифосовского. В санитарную машину поставили носилки, наспех прикрытые больничным одеялом, из-под которого виднелись худые обнаженные ноги. Мелькнуло беспокойство: «Почему ему не прикрыли ноги – холодно ведь!» И тут же сознание пронзила другая мысль: «Что это я! Ему уже ничего не страшно – он ведь скован другим, смертельным холодом!»

Я всей кожей почувствовала замораживающее дыхание смерти, и мне сделалось жутко.

Кремация покойного состоялась в Донском монастыре. Народу на церемонии было немного. Присутствовали представители от Союза композиторов СССР и еще каких-то организаций. Некролог, в котором давалась высокая оценка творчеству Сянь Синхая (его в СССР называли Си Синхаем), зачитывал известный в те годы Вано Мурадели, один из руководителей Союза композиторов. Он был известен своими песнями-здравицами в честь Сталина и другими произведениями «на случай», а позднее, в золотое время советско-китайской дружбы, создал популярную песню «Москва – Пекин»:

Музыкальный архив Сянь Синхая – все, что он привез с собой из Китая, и все, что написал за эти годы в Советском Союзе, – достался его советской жене. Говорят, после смерти мужа она устроилась неплохо: получила прекрасную квартиру в Москве и жила состоятельно. До меня доходила молва, что она потихоньку распродает архив Сянь Синхая, представлявший, несомненно, огромную ценность, и что под музыкальными идеями китайского композитора подписываются кое-какие его советские коллеги, в первую очередь сам Мурадели. Так это было или нет – утверждать не могу. С этой женщиной после кончины Сянь Синхая я никогда уже больше не встречалась.

Сянь Синхай был похоронен в Москве, а в 80-е годы после долгих переговоров с советской стороной китайская жена композитора перевезла его прах на родину. Судьба архива мне неизвестна.

В 1999 году Владимирская улица в Алма-Ате, где композитор бедствовал в годы войны, была переименована в улицу Сянь Синхая [83] Улицу назвали «советским» именем композитора: улица Си Синхая. , а на доме, где он жил, установлена мемориальная доска.

Когда я прихожу на концерты в здание Пекинской филармонии, то, поднимаясь по мраморной лестнице, всегда обмениваюсь взглядом с портретом композитора и вспоминаю о том, как он мечтал о «храме музыки» в столице Китая.

Летом 1945 года мы с мужем жили в дачном поселке на станции Валентиновка, куда надо было ездить на электричке с Ярославского вокзала [84] Вокзал оставался Северным до 1955 года. по железнодорожной ветке, идущей на Щелково. Мы снимали две крохотные комнатки с небольшой терраской. Участок при дачке тоже был маленький. Но, несмотря на все, проводить там лето было приятно. Возле нашего домика росла красивая раскидистая сосна. В воскресенье, расстелив на траве одеяло, мы с Ли Мином любили отдыхать в ее тени. Двухлетняя Инночка играла возле нас. Мы лежали расслабленные, умиротворенные. Все вокруг дышало миром и тишиной. Война кончилась. Мы имели право отдохнуть.

Жизнь мало-помалу стабилизировалась, но карточки еще не отменили, с продуктами по-прежнему было трудно. В будние дни мы с Ли Мином работали в городе, «отоваривали», как было принято тогда говорить, свой паек и везли на дачу. Но полученные продукты руки нам не оттягивали – их было ничтожно мало. Приходилось прикупать на свободном рынке, особенно овощи, хотя цены там кусались. В коммерческих магазинах, которые открылись с осени 1944 года, маленькая булочка из белой муки, которую называли «французской», стоила десять рублей – четверть моей зарплаты! Но мы не жаловались – все вокруг жили так. И несмотря ни на что настроение у всех было радостным: победоносное окончание войны приближало к нам лучшие времена, на которые мы упорно надеялись. Однако война еще имела свое продолжение.

В июне Ли Мин и я ехали, как всегда, в Москву на электричке и обратили внимание, что по железной дороге непрерывно идут военные эшелоны с солдатами в теплушках, на открытых платформах везут зачехленные орудия и танки. Все это, грозное и тревожное, катилось на восток.

– Зачем? Куда их перебрасывают? – я не могла сразу сообразить.

В политической ситуации Ли Мин, конечно, разбирался лучше меня.

– Надо еще воевать с фашистской Японией, – пояснил он.

И действительно: где-то в середине августа мы вдруг из газет узнали, что японская Квантунская армия наголову разбита советскими войсками и Япония капитулирует. Говорю «вдруг», потому что до этого о военных действиях в Маньчжурии ничего слышно не было, и это сообщение явилось для нас как гром среди ясного неба. Победный гром! Ли Мин был вне себя от радости – его родная земля очищается от японских захватчиков! И опять его неудержимо потянуло в Китай – сидеть сложа руки, бездействовать больше не было сил.

Еще в июне до него дотянулась живая ниточка с родины: в Москву приехал Го Можо, известный ученый, писатель и общественный деятель, с которым Ли Мин был знаком с 20-х годов. Когда-то они вместе участвовали в Наньчанском восстании. Теперь Ли Мин оказался вне партии и не мог самостоятельно контактировать с представителями КПК, но с Го Можо – дело другое, ведь он тоже был беспартийным. Ли Мин отправился к нему в гостиницу «Москва» и рассказал обо всех перипетиях своего бытия в Советском Союзе. Попросил передать весточку родным и, как я догадываюсь, письмо в ЦК КПК.

Мне он про это письмо ничего не говорил, но я видела, что он места себе не находит. Сколько можно еще ждать? И, как это зачастую бывает, когда чаша терпения наполняется до краев, судьба вдруг оказывает милость. В конце августа Ли Мина вдруг вызвали в ЦК ВКП(б), в отдел международных связей. Он вернулся радостный и сообщил, что его там спросили, что он думает о возвращении на родину. Он, не раздумывая, заявил о своем согласии.

Сердце у меня оборвалось: вот оно, то самое, чего я все время ждала с трепетом, чего так боялась! Значит, нам предстоит разлука и, возможно, навсегда. Но здравый смысл подсказывал, что в такие решающие дни место Ли Мина, конечно, в Китае. Раздираемая противоречивыми чувствами, я всячески сдерживала себя и поддержала мужа в его рвении вернуться на родину. Ли Мин догадывался о моем беспокойстве и в утешение мне говорил, что при первой же возможности вызовет меня к себе, мы будем опять вместе, у нас будет своя квартирка и т. п. Всему этому я не слишком верила, потому что знала, что наше воссоединение не зависит от самого Ли Мина. Сколько партийных и прочих барьеров стояло на нашем пути! Такого прецедента, чтобы русской женщине разрешили уехать вслед за мужем в Китай, еще не было. И наоборот: сколько я знала примеров, когда мужья исчезали по приказу партии, а женщины оставались одни с ребенком на руках! В этом, пожалуй, и крылась главная причина того, почему я так долго не решалась соединить свою судьбу с Ли Мином, а потом долго не хотела заводить ребенка. Но что теперь было говорить об этом!