Сергей Соловьёв - Асса и другие произведения этого автора. Книга 2. Ничего что я куру?

Люди, взявшие на себя ответственность, заявляют: «Нам важно, чтобы страна не зажиралась, чтобы она знала, что полна внутренних противоречий. Людей не должно покидать ощущение политической нестабильности. Пусть они знают, что ходят по краю пропасти. Да, мы убили людей, но невинных среди них нет: все, пусть и косвенно, как граждане, виноваты в том, что в стране происходит».

Какое*то время я пребывал как бы под опьяняющим гипнозом этой преступной поэтики, но после истории со взрывом быстро отрезвел и захотел разобраться, что же такое происходит. Консультироваться, естественно, отправился к Гаву, знавшему всю Латинскую Америку вдоль и поперек.

— Саша, объясни же, что это?

— Как что? Это Кастро. Ему Кубы мало. Ему нужен весь континент.

Прокастровское движение М-19 к тому времени набирало в Колумбии огромную и страшную силу. Молодые ребята, часто четырнадцати-пятнадцати лет, уходили в горы, там классные кубинские инструкторы, последователи Че Гевары, учили их науке партизанской войны, самым жесточайшим и эффективным ее методам. Затем пацаны спускались с гор, в масках, до зубов вооруженные, и вырезали до последнего человека какой-нибудь городок с населением в три-пять тысяч жителей. Всех подряд — детей, женщин, стариков. Потом опять уходили в горы. Невозможно было понять: зачем?

Для того, оказывается, чтобы «служба медом не казалась». Чтобы помнили, что в стране «нестабильность», противоречия, вот-вот грянет мировая революция. Подобные случаи остались в памяти как самые трудные, тягостные стороны нашей фиесты в Колумбии. Никто — ни Гав, ни посол, ни Маушка — не любили и не имели права об этом говорить, но все понимали, что все творится если не с нашей помощью (хотелось надеяться, что этого не было), то уж наверняка с нашего молчаливого попустительства.

Был ли Гав каким*то образом причастен ко всему этому? Не знаю, не думаю. Я, естественно, понимал, что Гав — человек хороший, с ним можно дружить, но от обсуждения вопроса, хороший или плохой Фидель, все-таки предпочтительней было воздержаться.

Гав был необыкновенно обаятельный, деревенский, по-моему, русак откуда*то из-под Воронежа. Был он еще достаточно молод, но уже абсолютно лыс. Маушка как*то рассказала, что в момент, когда не то Фидель приходил к власти на Кубе, не то еще какая*то там была немыслимая заваруха, но за один день Гава несколько раз ставили к стенке — то одна противоборствующая сторона, то другая. Гав, естественно, оказался на Кубе не случайно — свою стезю он выбрал сознательно и рано. Так вот после какого*то расстрельного раза, опять-таки чудом уцелев, он вернулся в отель и залез в ванну. Намылил голову и почувствовал, что все волосы разом осыпались.

Сочиняя в Москве картины далекой колумбийской жизни, я представлял себе тропики, жару, героя, расхаживающего по городу в белом костюме. Приехав в Боготу, я увидел, что там в белых штанах никого, кроме меня, нет (белые штаны я прихватил из Москвы с собой, видимо, во исполнение золотой мечты Остапа Бендера). Каждое утро в мое окно продолжало бить солнце, а после полудня на улицы ложился туман. Причем и туман*то какой*то странный: он стелился по земле и доставал тебя лишь по пояс, а твоя голова торчала уже над ним. И целый город так бродил после обеда по пояс в тумане. Я опять привязался к Гаву:

— Саша, отчего туман тут такой странный?

— Это не туман. Это облака. Город расположен на уровне двух тысяч семисот метров над уровнем моря.

В своих воспоминаниях о Колумбии мне до сих пор сладостно грезятся романтические преступники, бродящие по пояс в тумане, а рядом с ними и я — в ослепительно белых штанах.

С Гавом я несколько раз обедал — он возил меня в какие*то рестораны на какие*то встречи, как я вскоре понял, не просто для украшения стола. Поскольку я ни слова не понимал по-испански, мне оставалось только надувать щеки, по-дурацки улыбаться и невпопад кивать. Несколько раз, я помню, мы обедали с колумбийским Андроповым — их министром госбезопасности, еще как*то раз — с колумбийским Щелоковым, министром их внутренних дел. Гав о чем*то с ними говорил, что*то у них строго выяснял, грозил пальцем, тут же обворожительно улыбался, стучал кулаком по столу — все это происходило в частных ресторанах. Я мог воочию убедиться в том, какую силу влияния имел этот человек да и все «тайные наши» не только на внутренние дела далекой страны, но и на весь огромный далекий континент.

В Москве — о, чудо! — мы с Гавом внезапно оказались соседями. Новые времена Гав, человек трезвый и мужественный, воспринял без жалкой ностальгии о прошлом. Потом, кажется, он опять работал на Кубе. Сейчас в Москве, занят бизнесом, как ни странно, кинематографическим. Так сильно мы, получается, на него со своей международной кинематографической аферой тогда повлияли.

Недавно, говорят, умер Романов, бывший нашим послом в Колумбии во времена съемок «Избранных». Наблюдая его в те дни, я мог понять, что такое в брежневские годы был советский посол в зарубежной стране. Более полной и абсолютной власти над подчиненными ему людьми, думаю, не было даже у монархов. При всем при этом посол Романов был милейшим человеком, у него была славная жена — большая добродушная женщина.

Посольство стояло в пасторальном уголке Боготы. Цветы, пин-нии, щебечущие птички на ветках, огромный замок. Войдя в него, я не мог не поразиться таланту и народному умению советского мастерового, в это сооружение вложенному.

Посол показал мне как*то три рубильника в одной из комнат.

— Что это? — удивился я.

— Если эти три рубильника нажать параллельно, — объяснил посол, — из всех потолков выпадут решетки.

— Какие решетки?

— Стальные.

— Зачем?

— На случай штурма.

Особняк был оборудован так, что в случае опасности комнаты отгораживались от внешнего мира кольцом решеток, и сотрудники посольства могли отбиваться от каких*то неведомых нападающих довольно долго всеми доступными им средствами. Посол обещал как-нибудь показать мне систему в действии, но так и не собрался это сделать.

Украшен же дворец был заботливыми руками посольской жены. Жена объясняла:

— Вот эту люстру я купила три года назад на Панамском канале с очень большой скидкой…

Занавесочки, подушечки, рюшечки — все было любовно подобрано и куплено ею самой.

Незадолго до нашего приезда был назначен новый американский посол в Боготе, который, приехав знакомиться в наше посольство, положил ноги на стол с ее салфеточками-рюшечками. Возмущению послихи не было границ.

— Вот в этом величайшее свинство американцев. Приходят, видят — красота какая. Нет, им надо на эту красоту сверху ноги положить…

Жена посла очень нежно и упорно по всем случаям жизни угощала нас пельменями. Каждый раз перед этим торжественным актом звонили из посольства и спрашивали: