Сергей Соловьёв - Асса и другие произведения этого автора. Книга 2. Ничего что я куру?

Роль же американского консула, как было договорено еще в Москве, должен был сыграть Николай Губенко. Я отправил ему письмо, сообщил, что сценарий готов, что жду в скором времени его приезда. Вместо ожидаемого ответа от Коли мне передали вроде бы кем*то слышанное мнение его жены, Жанны Болотовой. Неужели, как бы спрашивала в пространство меня Жанна по-дружески, за пятнадцать или сколько там лет знакомства я не распознал в Коле ничего иного, кроме государственного уголовника и потенциального насильника. Межконтинентально спорить с Жанной мне было трудно. Шишкебаб с мандонгой при таких аргументах — это был не довод.

Днем завершения всей многоходовой операции по спуску со стапелей корабля под названием «Избранные» (после чего оставалась сущая ерунда — снять картину) был прилет Тани Друбич. Каким*то невероятным образом мне удалось убедить президента Микельсена, что самая крутая стопроцентная колумбийка — это Таня Друбич. Нет, мол, в мире другой женщины, которая так тонко и чувственно понимала бы различные грани национального характера истинной колумбийки. Во всяком случае мне удалось пробить брешь в сознании колумбийского вождя и, подсунув ему Танины фотографии, вырвать из него странное признание, что и он согласен, что Таня*то и есть лучшая кандидатура на главную женскую роль.

И вот мы с Гавом вдвоем стоим посреди огромного летного поля. Причем взлетные дорожки там покрыты не серым, как у нас, а совершенно белым асфальтом. Вокруг зеленая чаша гор, синее-синее небо. Огромный двухэтажный «боинг» испанской компании «Иберия» с потрясающей красоты красной полосой на борту, ревя моторами, выруливает на стоянку с посадочной полосы.

— Как я их ненавижу, — мрачно сообщает мне Гав, глядя на это белое техническое чудо — двухэтажный «боинг», засунув руки в карманы штанов.

— Кого, Гав, ты ненавидишь?

— Американов.

— За что?

— Ты только посмотри на эту хренотень!

— Какую хренотень?

— На этот поганый «боинг»!

А «боинг» в это время с грозным «р-ррр» рулил мимо нас.

— Чего тебе не нравится? Красавица машина…

— Эти же бляди так нас и раздавят…

— Гав, ты что мелешь? Ты же, Гав, патриот, как ты можешь так думать, если наш военный потенциал, про который ты больше меня знаешь…

— Все это дерьмо, весь этот сраный потенциал!

— Почему?

— Да потому что ни в одном нашем реактивном двигателе нет ни одной технологически сделанной лопатки! Ни одной! Не приведи господь нам напрямую столкнуться с ними! Не приведи нам господь…

Признание советского Джеймса Бонда меня ошеломило…

Привезли в Боготу Таню, и начались съемки картины. Они тоже носили уникальный, можно сказать, специфический характер, но тут уже все было гораздо проще. Кстати, обошлись без всякого Гамбурга и, соответственно, без всяких гамбургских шопов: всю «немецкую» натуру волевым порядком нашли тут же, в Колумбии.

Для нас откуда*то выкопали и пригнали на военный аэродром три старых «Дугласа» (представляете, в 1982 году — три летающих «Дугласа»!), и мы с Володей Достанем (его мы выписали себе с «Мосфильма» вместо Цейтлина) выбирали, какой из них взять. Колумбийские летчики, вздыхая, согласились поднять эти развалюхи в воздух.

Снимаем отлет «Дугласа». Я говорю Паше Лебешеву: «Ты, мол, будешь снимать из самолета, а я — второй камерой, с земли — как вы взлетаете».

— Этого не могу, — печально отвечает Паша.

— Почему?

— Что там в сценарии написано? Кто отлетает?

— Б. К.-Филатов, Таня и мальчик.

— Ну, вот пусть они и отлетают. И ты с ними давай. А я как раз снизу сниму, как от вас ничего не останется.

Я залезаю с камерой в самолет, но тут начинают доставать колумбийские летчики.

— Ребята, — объясняют они нам, — по ветру самолеты не взлетают. Только против ветра.

А нам нужно непременно по ветру — иначе в кадр попадают строения современного военного аэродрома, на который нас с трудом пустили снимать, и аура далеких военных лет тут же рушится.

— Взлетишь, — мрачно говорит Досталь летчику. — Дашь другие обороты и взлетишь. Ты же ас. Нам тебя так характеризовали. Вот и покажи свое колумбийское летное мастерство.

— Хорошо, я взлечу, — не менее мрачно отвечает колумбийский пилот, — но только если ты, усатый, со мной тоже полетишь.

Пришлось полететь и Досталю. Все перечисленные Пашей и я с камерой взгромоздились в самолет. К счастью, все обошлось благополучно.

По ходу нашей работы мы оказались свидетелями того, как Ми-кельсен величественно и достойно проиграл президентскую кампанию. Кампанию, по сути, к вечеру выборов им уже выигранную.

В день выборов уже к пяти вечера стало ясно, что победа, конечно же, за Микельсеном. По телевидению ежечасно передавали баланс голосов, в пользу моего соавтора был мощный перевес. Осталось проголосовать только южным районам, которые традиционно всегда были на его стороне.

И вдруг к семи часам вечера баланс порушился, перевес Ми-кельсена стремительно пошел на нет. Никто ничего не понимал.

Мы с Гавом метались по Боготе, он тоже был в полной растерянности. Я же понимал лишь то, какой это удар для Гава, для всей нашей, извините за выражение, внешней политики. Вся она в Колумбии была ориентирована исключительно на Микельсена. О том, что в этот момент происходило, мы узнали позднее.

На юге полил дикий ливень. Южные районы — крестьянские, там люди днем работают, а голосовать идут вечером.

Голосование в Колумбии происходит достаточно забавно. Урну ни при каких обстоятельствах не разрешается выносить из помещения избирательного участка, охраняемого вооруженной стражей: на участке же пришедшие макают палец в какую*то баночку с несмываемой красной краской. Таков единственный способ избежать жульничества: иначе будут сотнями нанимать людей, которые по десять раз получат бюллетени. А в урну, если ее хоть на метр отнесут от участка, напихают такого, что потом сам черт не разберет, какие бумажки настоящие, какие — фальшивьте.

Так вот, к концу рабочего дня на юге полил тропический дождь. Крестьян, людей к политике достаточно равнодушных, да еще в такую погоду, заставить тащиться по горным дорогам к урнам, за кого*то там голосовать — дело безнадежное. Прорвавшая небеса стихия вместе с глиной и гравием стала смывать и самого президента. А он уже, представьте, выпил со своими ближними за победу шампанского, и вдруг…

Микельсен метался по своей штаб-квартире в боготинском «Хилтоне», понимая, что все идет прахом. Вся жизнь. Он был так сражен обрушившейся ситуацией, что решился на крайнее — позвонил Рейгану с просьбой о помощи: «Я всегда был лоялен к США. Сейчас меня может спасти лишь ваша помощь. Если вы вышлете с ваших военных баз вертолеты в горные районы, чтобы крестьяне могли в них залезть, долететь до участка и проголосовать за меня… То через пару часов все может перевернуться. А если ваших вертолетов не будет, то мне конец».