Сергей Соловьёв - Асса и другие произведения этого автора. Книга 2. Ничего что я куру?

— Ты объясни, в чем дело?..

— Я буду звонить Сизову. Пусть его забирают. Пусть присылают другого.

— Так тебе отправить его назад, что ли, надо? Фу, какая ерунда. Нашел проблему. Перестань нервничать. И никому звонить не надо. Завтра он сам улетит…

Гав набрал какой*то номер, и ровно через полчаса в комнату Цейтлина вошел заботливый врач из посольства, надел ему на руку резиновый манжет. Накачал воздух из груши…

— О-о!!!

— Что? — Цейтлин побелел от испуга.

— У вас давление двести пятьдесят на сто восемьдесят. Непонятно еще, как вы живы в таком климате!

— Как! Я себя прекрасно чувствую! Я полон сил!

— Нет-нет! Лежите, лежите и не двигайтесь! У вас все сосуды одномоментно могут порваться — тут две тысячи семьсот метров над уровнем моря!

— Ничего у меня не порвется! Я здоров! Мы завтра улетаем на натуру!

— Забудьте про натуру! С вашим давлением ни о какой натуре не может быть и речи! Посольство не может взять на себя такую ответственность. Завтра в шесть утра за вами придет санитарная машина.

— Да я…

— Ну я же вижу: у вас коллапс. Только не делайте резких движений. Укладывайте чемодан тихо-тихо, медленно-медленно, щепочку к щепочке…

Назавтра в шесть часов на «Каперузе» бедный Цейтлин был доставлен на аэродром и внесен в самолет на носилках. И я еще раз понял, какая могущественная и поистине артистическая сила эти самые знаменитые советские спецслужбы.

Еще на уровне заявки на роль Б. К. был утвержден Саша Кайдановский. Микельсен заверил меня, что за актеров я могу не волноваться: всех, кто мне понадобится, он выпишет откуда угодно, и у всех будут замечательные условия жизни, и с Москвой все будет договорено.

Актеров вызывали многосложным дипломатическим путем, переправляя в Москву таинственные шифровки и получая на них такой же зашифрованный ответ. Я, допустим, писал на каком-нибудь вшивом листочке обыкновенными русскими буквами: «Высылайте, мол, Кайдановского к такому*то числу на роль барона Б. К.». Моя записка немедленно исчезала за какой*то дверью, где таинственный шифровальщик переводил ее на язык загадочных ци-ферек, точек и тире. Циферки с точечками уходили через космос, я думаю, в Москву в какой*то там их тайный центр, а из него — еще в какие*то другие тайные центры поменьше. Короче, через неделю я получил расшифрованный ответ, что Кайдановского нет и не будет. Тяжко болен. Инфлюэнца.

— Какая еще, к черту, инфлюэнца?

— Сильнейшая инфлюэнца. Никак не сможет. Ни при каких обстоятельствах.

— Да мы любую инфлюэнцу тут вылечим.

— Этого не надо. У вас самого может начаться инфлюэнца. Забудьте.

Я прижал Гава:

— Гав, включай свои рычаги. Без Кайдановского мне нельзя…

— Забудь. Там страшные обвинения.

— Какие?

— Мол, перезванивается с Тарковским, не прерывал с ним отношений, ведет себя вызывающе, не осудил решение Тарковского остаться за границей. Из-за этого у него и началась сильнейшая инфлюэнца. Сделать ничего не могу. И никто не сможет…

— А и хрен с ним, — горячился я, — ну, раз у него инфлюэнца, то и у меня инфлюэнца. Я тоже тайно болен и не знаю, смогу ли довести до конца фильм по роману президента Колумбии.

И тут в первый и последний раз за все время наших взаимоотношений с Гавом я увидел оцепенелый, оловянный его взгляд, изменившееся жесткое выражение лица. Славный обаяшка исчез на глазах. Сказана была всего одна-единственная фраза:

— Тебе я болеть очень не советую.

От одной его интонации у меня похолодела спина, и я как*то сразу сообразил, что выбрал не самое удачное время и место болеть инфлюэнцей.

— И что ты предлагаешь мне делать?

— Подумать. Мало, что ли, на родине здоровых актеров?

Я лег и, лежа на спине, не снимая ботинок, провел мучительнейших четыре дня в своем роскошном апартаменте, уставленном тропическими цветами, тупо уставившись в потолок. Перебирал в памяти актерские лица… Посоветоваться мне было не с кем — ни ассистента, ни картотеки, ни фотографий, которые можно было бы поперебирать. Да к тому же еще мне изначально забрел в голову Кайдановский, и ни о ком другом, пока писал сценарий, я и не думал, отчего поиск замены становился делом практически безнадежным.

На третий день в поисках хоть какого*то спасения я побежал к Адабашьяну.

— Позвони Никите. Ты его товарищ, соавтор… Уговори у нас сняться…

Адабашьян засомневался, но все-таки позвонил.

— Что он сказал?

— Просил передавать привет.

— Больше ничего?

— Еще просил обдумывать такие предложения загодя, заранее.

Мрак отчаяния еще более сгустился. Тут*то вдруг откуда*то и таинственно выплыло лицо Лени Филатова. Лично знаком я с ним никогда не был, ни на сцене, ни на экране, ни в одной роли его не видел. Просто однажды меня буквально на ходу кто*то познакомил с ним в фойе Театра на Таганке. И к тому же сказал: «Погляди, какая у парня выразительная белогвардейская внешность!»

И вот эта белогвардейская внешность внезапно и пришла мне на память. В работе с любым актером колоссальное значение имеет его характер, биологическая совместимость, родственность «группы крови». Если, упаси бог, несовместимость обнаруживается, то это становится ясным буквально с третьей фразы после обмена обычными «здрасьте-здрасьте», «как добрались» и «как здоровье». Уже после этого можно понять, сработаешься ли ты с актером или придется побыстрее и повежливее с ним расстаться. Но тут для этого простого, незамысловатого «здрасьте-здрасьте» нужно было провернуть колоссальную МИДовскую машину, тащить человека через пол земного шара сюда, а вдруг все зря?

С жалостливой физиономией морального калеки я притащился к Гаву:

— Есть актер. Вызывайте. Леонид Филатов.

Позже выяснилось, что у Филатова тоже одно время была инфлюэнца, но в значительно менее тяжкой форме, чем у Кайдановского. Две папки «истории филатовской болезни» лежали в КГБ, и Гаву оказалось тоже совсем непросто Леню вытащить.

Но вот настал день филатовского прилета в Боготу. Гав бодро сказал:

— Ну что? Поедем встречать?..

— Я боюсь. Ты его как бы официально встречай, а я хоть на него сначала откуда-нибудь издали посмотрю и там решу: подходить — не подходить.

— Что ты дурака валяешь? У тебя что — варианты есть?

Меня везли в аэропорт встречать Филатова, но чувство обреченности, тоски и беспросветного страха перед предстоявшей встречей усиливалось и усиливалось. Когда из-за паспортного кордона вышел Леня, я всего через минуту почувствовал: «Попал. Все. Нормально…» И действительно, ту картину мы отработали душа в душу.

Не говорю уж о том, как замечательно было летать с ним в Москву и обратно. Незадолго перед тем он снялся у Митты в «Экипаже» и у всех летчиков был наидюбимейшим, наилучшим отечественным героем-летчиком. В самолетах его обхаживали так, как не обхаживали, наверное, никого из политических лидеров. Летчики даже пытались сажать его за штурвал, отчего сердце мое в ужасе переставало биться, они учили его набирать высоту, уходить с высоты, показывали, как правильно пересекать Бермудский треугольник. Да и стюардессы были всегда начеку, готовые выполнить любое его желание.