Эдди Яку - Самый счастливый человек на Земле. Прекрасная жизнь выжившего в Освенциме

Наш капо, еврей из Австрии, был настоящим выродком, чудовищем. Он отправил в газовые камеры множество людей за подачки вроде сигарет, шнапса и теплой одежды.

Как-то во время обхода он заметил шестерых пожилых венгров, которые прервали работу только затем, чтобы согреть руки у бочки для сжигания нефтяного кокса. А что еще им оставалось делать? Ведь заключенные работали без перчаток, и на морозе пальцы просто переставали шевелиться. Он записал их номера, что означало: всех шестерых ждет наказание плетью. А ведь для них это было почти равносильно смертному приговору! Я уже имел опыт в таких делах и знал, что перенесу экзекуцию намного легче. И крикнул капо, чтобы вместо них наказали меня. Он был полным ублюдком, но, к сожалению, не был полным дураком и понимал, что из-за «экономически ценного еврея» у него могут возникнуть неприятности. Тех венгров засекли до смерти. Самое ужасное – то, что он донес на них только из жадности…

После этого случая мое решение оставаться верным себе и сохранять достоинство еще более окрепло. Ох как это было непросто! Вступил в свои права голод. Он отбирал не только физические, но и душевные силы. В одно из воскресений, получив свою порцию хлеба, я отправился за тарелкой супа. А когда вернулся, хлеба уже не было. Кто-то из тех, с кем я жил в одном бараке, а может, и спал на одних нарах, украл мою еду. Некоторые скажут – что же тут такого? Люди пытались выжить, их можно понять. Я с этим не соглашусь. Да, в Аушвице выживали самые приспособленные, но не за чужой счет!

Я никогда не позволял себе забывать, что значит оставаться цивилизованным. Не видел смысла выживать, если ради этого мне придется стать дурным человеком. Я никогда не крал чужой хлеб, не причинял зла другим заключенным и делал все возможное, чтобы помочь своему ближнему.

Пища – дело наживное: сегодня ее нет, завтра она появится. А вот если человек утратил свою нравственность, ее уже не вернешь. Утрачивая нравственность, ты теряешь и самого себя.

МНОГИЕ ОБЫЧНЫЕ ЛЮДИ встали на путь нацизма не по своей воле. Их к этому принудили. Например, когда я работал на заводе, один из охранников иногда подходил ко мне и шепотом спрашивал: «Когда у тебя перерыв на туалет?» Все ведь было расписано не только по часам, но и по минутам! И во время этого перерыва я находил в кабинке банку каши с молоком. Казалось, это мелочи, но мне они придавали сил и вселяли надежду, что в мире еще не перевелись люди, способные проявлять сочувствие и помогать другим.

Но немцы, сохранившие человечность, не всегда могли раскрыть то лучшее, что в них было. Вначале они хотели убедиться, что тебе можно доверять. Ведь помощь еврею могла стоить им жизни. Фашизм – это система, при которой жертвой становится каждый. И угнетатели боятся не меньше угнетенных.

Фашизм – это система, при которой жертвой становится каждый. И угнетатели боятся не меньше угнетенных.

Наша дружба с человеком по фамилии Краусс началась со взаимной симпатии и маленьких услуг, которые он мне оказывал. Он доставлял на завод «ИГ Фарбен» еду для заключенных. Баланду нам привозили в больших бочках, к которым мы выстраивались в очередь со своими жестянками, а потом пустые бочки отвозили обратно. Краусс тайком давал мне немного еды сверх нормы. Хотя баланда была паршивой, даже лишняя ее ложка увеличивала шанс не умереть с голоду. Краусс являлся человеком гражданским, он не был нацистом. За несколько месяцев общения мы с ним довольно хорошо узнали друг друга.

И вот однажды, когда мы остались вдвоем, он сказал, что придумал для меня план побега. В общих чертах план выглядел так: Краусс попросит водителя-курьера пометить одну из бочек с баландой широкой желтой полосой, внутри к крышке бочки будет прикреплена цепь. После того как емкость опустеет, я должен в нее залезть и сильно натянуть цепь, чтобы запечатать себя в бочке. Затем ее погрузят в задний левый угол грузовика. Когда мы окажемся на полпути между Аушвицем и заводом и вокруг будет безлюдно, водитель свистнет. В тот же момент грузовик начнет поворачивать за угол – и я должен тотчас, используя весь свой вес, толкнуть бочку изнутри и скатить ее с грузовика.

Мы тщательно проработали план. Но как я нервничал, залезая в бочку, и в каком был предвкушении! Когда бочку загружали в грузовик, я изо всех сил вцепился в цепь, затаив дыхание, не издавая ни звука. Грузовик тронулся. Ехали мы быстро, и совсем скоро я услышал свист – сигнал, что пора толкать!

Бочка упала и покатилась под гору, а я крутился в ней, как в турбине. Она неслась все быстрее и быстрее, а я все крепче и крепче держался за цепь, пока наконец бочка не врезалась в дерево. Дело обошлось сущим пустяком – парой синяков. План сработал! Я на свободе!

Сработать-то он, конечно, сработал… однако кое-что мы все-таки упустили. Не подумали, что я окажусь на свободе в униформе заключенного концлагеря, с недвусмысленной татуировкой на руке и двадцатисантиметровым номером сзади на куртке. Куда я мог пойти в таком виде? Вечерело и становилось все холоднее, а верхней одежды у меня не было. Пальто осталось на работе. Неужели все пошло насмарку?! Я понял лишь одно: без чьей-то помощи мне не обойтись.

Какое-то время я шел по лесу, пока наконец не набрел на дом. Он казался спрятанным от всего мира. Из трубы шел дым – значит, в нем кто-то есть. Я постучал в дверь, и мне открыл мужчина. По-польски я не говорил, только по-немецки и по-французски, и на обоих языках спросил, не может ли он мне помочь – дать какую-нибудь одежду. Он уставился на меня, а потом, так и не произнеся ни слова, повернулся и направился в глубь длинного коридора, по обе стороны которого располагались комнаты. Он вошел в самую дальнюю комнату, и я с облегчением вздохнул, уверенный, что он мне поможет.

Но вернулся он не с рубашкой или курткой. В его руках была винтовка. Он прицелился в меня – и я развернулся и побежал. Зигзагами, уклоняясь от его выстрелов – первого, второго, третьего… пуля от шестого попала мне в левую голень.

И все же мне удалось от него скрыться. Я оторвал кусок рубашки и наложил жгут, чтобы остановить кровотечение, не переставая думать о том, что же мне делать дальше. И с ужасом понял: мне ни за что не выжить, если местные поляки оказались такими же врагами, как немцы.