Эдди Яку - Самый счастливый человек на Земле. Прекрасная жизнь выжившего в Освенциме

Это было самое тяжкое испытание в моей жизни. Температура опустилась ниже минус 20 градусов. Три дня мы шли без пищи и воды. Но у меня все-таки был Курт… Мы добрались до города Гливице, где нас разместили на втором этаже заброшенного здания. И вот тут-то Курт сказал, что больше не может сделать ни шага…

Он сказал: «Эдди, я не пойду дальше». И на меня накатило отчаяние. Я не хотел, я просто не мог увидеть, как застрелят моего самого лучшего в мире друга! И начал лихорадочно искать место, где можно спрятаться.

На нижнем этаже, в душевой, я заметил в потолке люк. Отыскав лестницу, заглянул в него в надежде обнаружить пространство, которое может послужить укрытием. И вздрогнув от неожиданности и испуга, увидел, что там уже прячутся три человека! Причем они испугались гораздо больше, чем я, приняв меня за нациста. Я сообщил о своем открытии Курту, и он к ним присоединился. Снаружи я прикрыл убежище большим куском дерева, который нашел поблизости. Конечно, перед этим я обнял Курта и попрощался с ним. Если у него теперь появилось хоть полшанса выжить, я был готов вновь присоединиться к «Маршу смерти». Мне и самому очень хотелось выжить. Хотя бы для того, чтобы, возможно, когда-нибудь встретиться с Куртом снова…

НАКОНЕЦ МЫ ДОБРАЛИСЬ ДО СТАНЦИИ, и нас стали грузить в поезд до Бухенвальда – по 30 человек в открытый вагон. Холод стоял жуткий. К счастью, в нашем вагоне оказался портной – и он придумал, как нам не замерзнуть насмерть. Велел всем снять свои куртки и соорудил из них огромное одеяло. Так мы и лежали под ним, словно мертвецы, высунув лишь головы, в течение четырех или пяти дней дороги до Бухенвальда. Благодаря этому гениальному изобретению мы смогли сберечь тепло и выжить.

Пока мы ехали, часто падал снег. На одеяле образовался почти полуметровый сугроб, и, если хотелось пить, достаточно было протянуть руку и взять горсть снега. А еды не давали. Но на территории Чехословакии к поезду иногда подбегали женщины и бросали нам хлеб. Одна буханка на 30 человек, конечно, немного, но все же гораздо лучше, чем ничего. И это было еще одним подтверждением того, что хорошие люди в мире не перевелись! И вселяло надежду, которая является топливом не только для души, но и для тела.

Самая совершенная машина из когда-либо созданных – человеческое тело – не может работать без поддержки человеческого духа. Можно протянуть несколько недель без еды, несколько дней без воды, но как прожить без надежды, веры в людей, без дружбы и взаимопомощи? Никак! Без них человек очень быстро сломается и погибнет. Если бы не то одеяло, мы бы вошли в число тех, кто не доехал до Бухенвальда живым.

В других вагонах было полно замерзших мертвых тел. Я убедился в этом воочию, потому что по прибытии в Бухенвальд мне приказали их выгружать и отвозить в крематорий. На тележке, которая представляла собой большой деревянный ящик на автомобильных колесах. Я загружал в тележку по десять тел и тащил ее к крематорию. И так раз за разом. И вдруг, когда я схватил за ноги очередного мертвеца, он резко сел и заговорил. У меня чуть сердце не остановилось! Он сказал мне по-французски: «Прошу вас, достаньте фотографию из моего кармана… Я женился три недели назад, моя жена не еврейка. Расскажите ей, что случилось». Я заплакал. Слов у меня не было. Он был совсем молодой, не старше двадцати лет, и умер, когда я его еще не вытащил из вагона. Я взял фотографию…

ТАК Я ВЕРНУЛСЯ В БУХЕНВАЛЬД – свой первый лагерь, куда меня отправили в 1938 году, когда весь этот кошмар начал набирать силу. Нацисты загнали нас в огромный ангар, а сами стали думать, что делать дальше. Я понял, что отсюда никуда не денешься – считай я уже покойник. Нацисты сходили с ума и становились все более жестокими по мере того, как приближалось полное поражение Германии в войне. Так, один гауптшарфюрер СС, получивший прозвище «бухенвальдский палач» за особо изощренные пытки и умерщвление заключенных, распинал священников вверх ногами, сжигал заключенных белым фосфором, подвешивал на деревьях, как это делали в Средневековье.

На третью ночь моего пребывания в лагере в ангар зашел эсэсовец и крикнул: «Инструментальщики среди вас есть?»

Немного поколебавшись, я поднял руку.

Никакого другого шанса у меня не было. Бухенвальд означал для меня верную смерть. Может, это возможность попасть в другое место? Так и вышло: меня перевели в Зонненберг – лагерь всего на двести человек, находившийся неподалеку от Шварцвальда. Мне снова улыбнулась удача! Следующие четыре месяца было намного легче. Я попал в специализированный механический цех компании «Аума» в двадцати километрах от лагеря. Каждое утро меня отвозил туда водитель, и я с шести утра до шести вечера работал за станком на подземном заводе, морозы мне были больше не страшны. Конечно, я оставался узником: меня приковывали к станку пятнадцатиметровой цепью – именно такая требовалась длина, чтобы я мог вокруг него передвигаться. И опять-таки на шее у меня висела табличка с уже знакомым напоминанием: если я семь раз допущу брак, меня повесят.

Меня приковывали к станку пятнадцатиметровой цепью – именно такая требовалась длина, чтобы я мог вокруг него передвигаться.

В мои обязанности входила подгонка довольно сложных деталей, что требовало абсолютной точности. Ошибешься на долю миллиметра – и деталь испорчена. Так что я должен был быть очень-очень внимателен и осторожен в течение всех двенадцати часов.

На соседних станках работали другие заключенные: мой сосед стоял достаточно близко, и мы могли бы общаться, но он говорил только по-русски, поэтому общения не получилось. Волей-неволей мне приходилось контактировать только с охранником, который приковывал меня цепью к станку, а по вечерам отвозил обратно в концлагерь. Вообще-то он должен был проверять меня каждые три часа, приносить пайку хлеба и отпускать в туалет, но он сильно пил и часто подолгу не появлялся. Один раз мне «приспичило», и я не знал, что делать. Недолго думая я снял заднюю панель станка и из запасной ветоши соорудил в нем нечто вроде уборной, чтобы помочиться, а потом поставил панель на место. Если бы охранник застукал меня, то за такое дело я поплатился бы жизнью. Но уж если бы пришлось умирать, я предпочел бы умереть с достоинством.

Вечно пьяный охранник был невероятно раздражителен, даже для эсэсовца. Иногда он избивал меня без всякой причины – просто потому, что день не задался или он хватил лишнего. Когда мы возвращались в лагерь, он с угрозой в голосе вразумлял меня: «Смотри… Об этом никому ни слова. Если что-то ляпнешь, прострелю тебе спину и скажу всем, что ты пытался бежать. Сам знаешь, кому больше поверят – мне или мертвому еврею». Под «этим» подразумевались его пьянство и побои.