Эдди Яку - Самый счастливый человек на Земле. Прекрасная жизнь выжившего в Освенциме

«Не бойтесь! – сказал я на чистом немецком. – Я немец, как и вы. К тому же еврей. Узнайте, пожалуйста, может ли ваш отец или брат одолжить мне пару обуви. Больше мне ничего не надо».

Она позвала своего отца – это был мужчина лет пятидесяти. Он перевел взгляд с моей руки, из которой все еще шла кровь, на мою бритую голову, и из его глаз потекли слезы. Он протянул мне руку и пригласил зайти в дом. Я отказался. Не доверял людям, наученный горьким опытом.

Мужчина настоял, чтобы я взял у него не только обувь – настоящие кожаные туфли, каких я не носил уже три года, но также джемпер и кепку с твердым козырьком. Я тут же выбросил свою полосатую. Он предложил мне переночевать на сеновале, в тридцати метрах от дома, и пообещал, что утром окажет мне всяческое содействие.

Ночь я провел на сеновале, но рано утром потихоньку выбрался оттуда и прошел четыре километра до Шварцвальда, чтобы спрятаться от всех. Для ночевки я нашел пещеру, но это оказалось не лучшее место для отдыха, так как ночью там проснулись сотни летучих мышей, которые стали кружить надо мной, задевая голову. Хорошо еще, что у меня не было волос!

На следующий день я подыскал другую пещеру, в которой меня наверняка никто бы не смог найти. Она была настолько глубокой и темной, что иногда я сам с трудом находил выход из нее. Ел я слизней и улиток, которых удавалось найти. Однажды в пещеру забежала невесть откуда взявшаяся курица – я набросился на бедняжку и убил ее голыми руками. Я был ужасно голоден, но мне не удалось развести огонь, чтобы ее приготовить, с камнями и палками ничего не вышло. К тому же в находившемся поблизости ручье вода оказалась отравленной. Сил совсем не оставалось, я уже не мог ни ходить, ни стоять…

Я решил: больше не могу. И подумал, что если кто-то меня застрелит, то окажет мне услугу.

Я решил: больше не могу. И подумал, что если кто-то меня застрелит, то окажет мне услугу. На четвереньках я дополз до шоссе, поднял голову и увидел танк… американский танк!

О эти замечательные американские солдаты! Никогда их не забуду. Они укутали меня в одеяло, и только через неделю я очнулся, оказавшись в настоящей больнице. Вначале подумал, что совсем рехнулся: вчера вроде сидел в пещере, а теперь лежу в кровати, на белых простынях, а повсюду снуют самые настоящие медсестры.

Главврач, профессор с огромной бородой, время от времени подходил ко мне и проверял, как я себя чувствую. Но сколько бы я ни спрашивал, как он оценивает мое состояние, доктор говорить не хотел.

Я верю, что если человеку удается сохранить свою нравственность и держаться за надежду, то его тело способно творить чудеса.

Я и сам знал, что до хорошей физической формы мне очень и очень далеко. Но возможно ли вообще преодолеть это «расстояние»? Ведь я переболел холерой, брюшным тифом и прочими болезнями и весил двадцать восемь килограммов. Как-то ко мне подошла медсестра по имени Эмма. Она приложила голову к моему одеялу, в районе груди, чтобы проверить, дышу ли я. Воспользовавшись моментом, я схватил ее за руку и произнес: «Эмма, я не отпущу твою руку, пока ты мне не скажешь, что говорит доктор!» И заплакал.

Она прошептала мне на ухо: «Вероятность, что ты умрешь, примерно шестьдесят пять процентов. Если тебе повезет – ты выживешь».

В тот момент я пообещал Богу, что стану совершенно другим человеком, если останусь в живых. Что я навсегда покину немецкую землю, которая дала мне все, а потом все отобрала. Пообещал, что посвящу оставшуюся жизнь тому, чтобы уменьшить огромный и, по большому счету, невосполнимый ущерб, который нацисты нанесли миру. И что каждый день буду проживать как последний.

Я верю, что если человеку удается сохранить свою нравственность и держаться за надежду, то его тело способно творить чудеса. И тогда наступает завтра. Если ты мертв, то мертв, но там, где есть жизнь, там есть и надежда. Почему бы не дать шанс надежде ? Разве это многого стоит?

И я, мой друг, выжил…

Шесть недель я пролежал в больнице, постепенно восстанавливая силы. Когда мне стало гораздо лучше, я решил отправиться в Бельгию, чтобы разыскать своих родственников. Перед тем как я отправился в путь, мне выдали удостоверение беженца и самую необходимую одежду: несколько пар брюк, две рубашки и кепку.

Я шел пешком, иногда меня подвозили. На границе меня как немца не хотели впускать в страну. «Я не немец, – заявил я пограничнику. – Я еврей, которого Бельгия выдала нацистам, отправив на верную смерть. Но я, как видите, выжил. И теперь возвращаюсь в Бельгию». Возразить ему на это было нечего. Меня не только пропустили, но и выдали карточку на двойной паек, который предусматривал получение большего количества хлеба, масла и мяса, чем обычный. Все эти продукты являлись редкостью в послевоенное время.

И опять ноги сами понесли меня в квартиру, где родители с сестрой жили после побега из Германии. Сама квартира была на месте, и в ней никто не жил, но все вещи, которые родителям пришлось здесь оставить, конечно же, пропали. Находиться в этой квартире было тяжело: все напоминало о том, что я никогда больше не увижу маму и отца.

Мне не удалось найти никого из нашей семьи.

Мне не удалось найти никого из нашей семьи. До войны у нас было больше сотни родственников по всей Европе. А после войны, во всяком случае, по тем сведениям, которыми я тогда располагал, не осталось никого.

Поэтому я не слишком сильно ликовал по поводу своего освобождения. Освобождение дает свободу, но свободу для чего? Чтобы жить в одиночестве? Чтобы читать кадиш , еврейскую молитву, по своим близким? Это не жизнь! Я знал многих людей, которые после освобождения покончили с собой. Я был очень одинок и очень скучал по маме.