Сергей Красиков - Возле вождей

Опасаясь беды, поплыл на всплеск в незаконопаченной посудине и вижу стоящего по горло в воде товарища М. в раздувшемся комбинезоне. М., оказывается, так глубоко погрузил шест в ил, что, стоя на корме, вытащить его не смог. Пока вытаскивал, лодка из-под ног ушла. М. повис на шесте, но долго в таком положении оставаться не мог и плюхнулся в воду.

Вода в тюкалинских прудах мертвая. Дно их усеяно камышовой трухой так густо, что стоять долго на одном месте нельзя. Засасывает.

Когда я подплыл к М., вода уже залила ему комбинезон. С великим трудом перевалил его через борт лодки, подвез к берегу и услышал спаренный выстрел дуплетом, тяжелый всплеск и едреный причет Л. И. Брежнева.

По проложенной среди камышей тропинке плыву на голос Ильича и вижу их с егерем низко склонившихся через борта лодки над водой, а лодку — крутящейся на одном месте. Сомнения отпадали — они утопили ружье. Подплываю. Уговариваю вернуться на берег. Соглашаются неохотно.

Жду, пока осядет ил, и вижу ружье воткнутым стволами в донные осадки. Демонстрируя ухаря, Брежнев стрелял в пролетающих уток стоя в лодке. Стволами вел по лету птиц, покачнулся и, чтобы не оказаться за бортом, оттолкнул от себя ружье, а сам шлепнулся в лодку.

Привязываю к шесту крюк. Извлекаю со дна брежневскую двустволку, возвращаюсь, подхватываю лодку с ружьем М…

Не получив удовольствия в охоте на уток, партбоссы решают устроить охоту на гусей-гуменников, которые пасутся невдалеке от берега, лицом к вечерней заре. И только сторожевик вертит «перископом» в разные стороны. Безопасно и бесшумно подойти нельзя, ибо сторожевик пугается даже собственной тени и громким криком предупреждает сородичей об опасности. При этом крике вся стая мгновенно снимается с места и белой тенью растворяется в небе. Скрытно подойти к гусям почти невозможно. Можно, лишь предварительно замаскировавшись.

Понавязали на головы веток, травы, колосьев и поползли. Впереди — Брежнев с М., сзади — мы с егерем. Ползем. Стая аппетитно подкармливается, а сторожевик не только вертит перископом, но и принюхивается к воздуху. Насторожится сторожевик — мы замираем, начнет шелушить колосья — ползем.

Сколько ползли — неведомо. Взмокли. Мошкара глаза залепила, лезет в ноздри, в уши, но ни головы повернуть, ни рукой шевельнуть нельзя. И вдруг в гнетущей тишине как удар ржавого колокола раздается резкое «га-а-а!». Стая взлетает. Охотнички, соскакивая с мест, палят в белый свет, как в копеечку.

— Это ты голову поднял? — ярится М. на егеря.

— Что вы? Я, можно сказать, носом землю пахал, — оправдывается тот.

— Да Сергей это, — решает Брежнев. — Поднял зад, как гуменник на взлете. Я давно приметил: по-пластунски он совсем ползать не может. Это сторожевик его заметил. — Оправдываться было бесполезно.

Сгустились сумерки. По рации попытались связаться с администрацией Омска Оказывается, что заехали мы так далеко, что рация до Омска не достает. В довершенье ко всему заблудились в степи и решили на дорогу выбираться по руслу Иртыша Обнаружили стоящие у пристаней баржи и решили в них заночевать. Когда же вошли в трюмы, услышали такой звон сотен тысяч комаров, который напоминал вой нанятых на Востоке плакальщиц. С горем пополам перекусили и, чтобы не терять времени даром, утром решили провести совещание первых секретарей райкомов. Так прошла неорганизованная охота.

А организованную каждый год проводил первый секретарь Астраханского обкома КПСС Л. А. Бородин, загодя приглашая Л. И. Брежнева на гусей.

Волжское Понизовье буквально изрезано ериками и протоками. Даже местные егери не все знают их точное количество. Брежнев пересаживался с катера в плоскодонку, и она уплывала в неизвестность, подталкиваемая шестом егеря. Доплывали до мостков, где садились на кормежку и отдых водоплавающие птицы, и начинали охоту. Каждого гуся на прицел брали и Генсек и егерь. Потому охота для Леонида Ильича всегда была удачной.

Роскошную охоту для дорогого (подчеркнем «гого») Ильича устраивали в Болгарии, Германии, Чехословакии, Югославии. И, надо отдать должное, наш Генсек всегда был королем по количеству пораженной им дичи.

Охотником он был отменным, но не настолько удачливым, чтобы в каждом случае быть первым среди равных. Егери, по указке вышестоящих подлиз и подхалимов, каждый раз выбирали ему самую надежную кабанью или лосиную тропу с подкормкой, обжитые тетеревиные, глухариные или косачиные тока.

Генсек, как и его предшественник Хрущев, любил коллекционировать ружья. В специальной комнате на даче в Заречье в трех больших шкафах хранилось свыше ста стволов уникальных импортных и отечественных гладкоствольных ружей для охоты на уток, гусей, зайцев, лисиц, с нарезными стволами для стрельбы по кабанам, лосям, оленям, медведям. Все ружья охрана содержала в постоянной боевой готовности, чистила, протирала насухо и смазывала.

Из подарков на даче постоянно хранился национальный якутский сосуд для кумыса — чорон, выточенный из редкого по величине бивня мамонта народным художником Терентием Васильевичем Аммосовым. Из пяти алмазных камней на нем были изготовлены шесть бриллиантов, а из их обрезков — бриллианты для двенадцати роз.

Из серебра отлили шесть фигурных оправ, в которые бриллианты вставили, притом в трех верхних оправах между бриллиантами и розами вставили еще по два красных альмандина.

Завидово для Брежнева было своеобразной Меккой. Здесь он чувствовал себя всегда хорошо, его душа тут всегда имела отдохновение.

Помню однажды после удачной охоты гостеприимный Леонид Ильич пригласил за правительственный стол директора охотничьего хозяйства Завидово. Стол ломился от яств. И пока соратники вспоминали наиболее удачные и комичные случаи охоты, директор ложкой умял целую тарелку черной икры и принялся под шумок за вторую.

— Это же икра, а не гречневая каша, — не выдержал Леонид Ильич. — Что же ты, едрена-мать, ее ложкой наворачиваешь.

Директор без тени смущения парировал:

— Извините, Леонид Ильич, это кушанье мне так понравилось, что я никак не остановлюсь, насыщаясь этим дивом.

В последние годы Брежнев стал заметно сдавать. Перенес инсульт, очень бессвязно произносил слова. Ружья при отдаче стали разбивать ему лицо. Память таяла. Генсек плохо узнавал друзей, не помнил, куда что положил, что на что следует одевать. Словом, жил по известному в ту пору анекдоту:

«Пожаловал Брежнев на работу в черном и красном ботинках. Сослуживцы спрашивают: «Леонид Ильич, а почему на вас один бо-тинок черный, а второй — красный?» — «Ума не приложу, — отвечает. — И дома, представляете, один ботинок черный, а второй — красный…»

Не нужно думать, что Брежнев не понимал своего состояния. В апреле 1979 года он на заседании Политбюро сделал заявление об уходе на пенсию. Однако все члены Политбюро решительно этому воспротивились, решили дать Генсеку еще один выходной, в пятницу, и порекомендовали в четверг уезжать на отдых в Завидово и возвращаться в Москву не раньше воскресного вечера.