Людмила Черная - Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

А я как зачарованная твердила, что разные народы, с разной историей, в разных странах, с разным менталитетом могут создать похожий тоталитарный строй. Ну, пусть не один, а два, но похожих… Почти одинаковых…

В разговорах с мужем я повторяла с одержимостью маньяка:

— Понимаешь, похоже, похоже! Все похоже: театр и кино, песни, выставки… Похоже, похоже, похоже! — твердила, бормотала я, говорила громко и шепотом.

— Понимаю. Знаю. Но что ты хочешь написать? — раздраженно вопрошал муж. — Объясни, назови…

Так продолжалось довольно долго. Месяцы, может быть, год или два.

Я заболела своим «похоже», желанием выразить это на бумаге. Но ничего путного придумать не могла. Правда, написала многостраничную статью о похожести наших сталинских писак-бездарей типа Кочетова-Софронова с гитлеровскими писателями-бездарями, которые и после разгрома нацизма восхваляли уцелевших гитлеровских вояк. Мол, они похожи во всем… Но кто прочел в то время эту мою длинную статью, хоть она и была напечатана в «Новом мире» Твардовского?

И вдруг однажды муж сказал:

— Давай, бери бумагу и ручку. Записывай! Значит, так: книга будет называться «Гитлер». А теперь пиши план: «Первые годы», «Приход к власти…»

Я негодовала, кричала:

— Какой, к черту, Гитлер? Кто тебе разрешит печатать книгу о Гитлере? Ты сошел с ума.

Идея и впрямь в 1960-е казалась неосуществимой, немыслимой, бредовой. Ведь любая биография-монография ведет к «очеловечиванию» объекта этой монографии. А для советского читателя нацистские фюреры существовали лишь как карикатура. Впрочем, и карикатура не годилась. Фильм Чаплина «Диктатор» был запрещен. Имя Гитлера вымарывалось из наших книг так же, как и имя Троцкого.

Думаю, здесь немалую роль сыграл менталитет Сталина.

Уже по одному этому книга о Гитлере могла не пойти. Кроме того, написав книгу о Канарисе, мы с мужем поняли, что беспрерывное поношение героя ни к чему хорошему не приводит. А Гитлер не Канарис — какая-то харизма у него существовала. Так мне, по крайней мере, казалось тогда. В процессе работы над «Гитлером» я поняла: харизма тирана — это харизма Власти.

Не буду перечислять всех моих доводов против. Их была уйма. «Книгу о Гитлерe не выпустят» — таков был вывод.

Нo, сколько бы я ни уговаривала и мужа, и себя, что его замысел невозможно осуществить, мне самой становилось все яснее, что только в книге «Гитлер» мы сможем показать сходство тоталитарных систем.

В голове все время вертелись строки Маяковского: «Мы говорим Ленин, подразумеваем — партия, мы говорим партия, подразумеваем — Ленин». И еще навязчивый лозунг: «Народ и партия едины». Словом, Гитлер — это была и партия нацистов, и одураченный народ Германии…

Правда, уже тогда в мозгу копошилась мысль о том, что аналог Гитлеру не Сталин, а Ленин. Ленин создал партию большевиков, Ленин призывал к переустройству мира и брал власть, Ленин сконструировал машину внесудебной расправы — Чрезвычайку. Но Ленин все еще был табу в 1960-е. Да и лет через пятнадцать-двадцать, уже после выхода книги в свет, известный американский историк-советолог Такер, когда я сказала насчет Ленина-Гитлера, прямо-таки зашелся от негодования. Кстати, это было у нас дома — и он вел себя невежливо.

Для левой интеллигенции Запада Ленин был Революционер с большой буквы.

С самого начала мы разделили будущую работу на две части: начало, становление партии НСДАП, становление самого фюрера, подготовка к захвату власти, захват власти — все это должна была писать я. А политику и идеологию третьего рейха, а также войну — все ее фазы — писал муж. Я написала финал — самоубийство Гитлера в бункере… И я должна была свести воедино обе части, мою и мужа, и по возможности подогнать под один стиль. А также работать с редактором.

Конечно, оба мы портили книгу, замусоривая ее цитатами из классиков марксизма. Писать без этого не позволял и внутренний цензор, то есть уже загнанный в подкорку страх перед правдой, и горячее желание увидеть книгу напечатанной!

Кстати, во время работы над «Гитлером» судьба преподнесла нам еще один подарок (первым подарком стали книги, присланные Бёллем). Знаменитый кинорежиссер Михаил Ромм стал снимать фильм под названием «Обыкновенный фашизм». Одним из консультантов фильма был старый коминтерновец Генри (Ростовский), приятель мужа. Он привлек Д. Е. к консультированию группы Ромма. С мужем отправилась на «Мосфильм» и я. Да так там и застряла, каждый день бродила по мосфильмовским лабиринтам. Группа Ромма проделала титаническую работу — просмотрела километры нацистской хроники. В то время, как я там появилась, они уже монтировали фильм. Отличный фильм.

Так что к моим книжным знаниям прибавились два ряда — зрительный и звуковой. Фюрер, наш герой, во всех ракурсах и немецкое население, запакованное во всякого рода мундиры и марширующее в безупречных колоннах. Колонны маршировали утром, днем и ночью (с горящими факелами). И еще я увидела концлагеря, когда в них входили мы и наши союзники, и людей-скелетов, чудом выживших узников.

Звуковой ряд тоже оказался неплох: вся хроника шла под нацистские марши и песни, бодрые, зажигательные, мелодичные, никаких тебе синкоп, никаких негритянских джазов (в нацистской Германии эпитет «негритянский» обязательно прилагался к слову «джаз»).

На «Мосфильме» звукооператоры переписали эти замечательные марши и песни на магнитофонную пленку, и они зазвучали по всей Москве… Все восхищались, но говорили: «Наши не хуже».

Уже тот факт, что нам с мужем и Ромму одновременно захотелось вопреки всем явным препятствиям и неизбежным неприятностям рассказать о немецком фашизме — и тем самым мысленно сопоставить две системы, — достаточно показателен. Тема «Гитлер» или тема «похоже» тогда витала в воздухе.

Очень помогло нам и то, что мы не собирались конкурировать с немногими книгами наших историков о немецком фашизме (например, с публикациями А. Галкина, Гинцберга, Проэктора и др.). Это были научные труды (вернее, наукообразные), ибо анализ фактов должен был быть марксистским и подчиняться формуле «германский фашизм есть господство самых реакционных сил германского империализма».

Да, мы с самого начала хотели написать не научный труд, но популярную, общедоступную книгу, не заумную, а занимательную.

Не конкурировали мы и с западными историками, у которых, в отличие от нас, был доступ к архивам. Но мне кажется, что архивы были не обязательны в данном случае. Дело в том, что безоговорочная капитуляция нацистской Германии, ее тотальный разгром сделали возможным то, что всегда считалось невозможным: в руки стран-победительниц попало самое тайное тайных. И все сразу стало публиковаться. Вышли десятки сборников документов, приказов, распоряжений, донесений, а также личные дневники нацистских бонз (к примеру, Геббельса) и личная переписка (к примеру, Бормана с женой). Были напечатаны стенограммы застольных ночных монологов Гитлера, протоколы заседаний в нацистской ставке и ежедневные докладные соратника Гиммлера Олендорфа о «настроениях в рейхе» — проще говоря, ежедневные донесения нацистских стукачей.