Николай Борисов - Михаил Тверской

Не знаем, что отвечал Андрей на эти вопросы, которые должны были возникнуть и в самой незатейливой голове. Но, к сожалению, русские князья той эпохи не имели привычки к теоретическому обоснованию своих действий. Что же касается историков, то их прежде всего интересует вопрос о том, можно ли в бесконечной и кровавой усобице сыновей Александра Невского усмотреть какой-то исторический смысл, какое-то движение к общезначимой цели. На этот вопрос историки отвечают по-разному. Одни (Дж. Феннел) полагают, что всё это соперничество «выглядело как огромная семейная ссора из-за власти и земель без малейших признаков стремления к общему благу» (137, 190). Со смертью Андрея Александровича «пришёл конец эры, по-видимому, крайней, свинцово-мрачной безнадёжности и бесцельности, когда правители как будто утратили всякие ориентиры» (137, 208). Другие (С. М. Соловьёв) поднимают всех участников усобицы на уровень строителей единого Русского государства и предлагают не искать различий в их нравственности. «Благословим лучше всех участников в этой великой борьбе, всех — победителей и побеждённых в благодарность за то, что пользуемся плодами их борьбы, плодами их трудов и бедствий» (123, 231). Третьи (А. Е. Пресняков) считали, что борьба Дмитрия и Андрея Александровичей лишена исторической перспективы и «свидетельствует о глубоком упадке великокняжеской власти, о потере ею значения существенного и необходимого политического центра каких-либо общих интересов северной Руси» (102, 81).

О делах нужно судить,

принимая во внимание обстоятельства.

Нельзя не согласиться с суждением великого историка. Но именно обстоятельства, при которых наш герой князь Михаил Тверской принимал те или иные решения, остаются практически неизвестными. Такова «источниковая база» самого тёмного периода русской истории — второй половины XIII столетия. Нам остаётся только следовать презумпции невиновности и толковать поступки нашего героя в лучшую сторону. Трагический и вместе героический финал его жизни даёт нам веские основания для такого подхода. Однако долг историка заставляет нас периодически напоминать читателю о возможности другой мотивации его поступков. Мы с огромным уважением относимся к нашему герою. Но мы не имеем права превращать его биографию в акафист.

Как известно, «всему своё время, и время всякой вещи под небом» (Еккл. 3: 1), «время войне, и время миру» (Еккл. 3: 8). Соскучившись миром, люди начинают войну. Устав от власти одного правителя, подданные начинают мятеж, чтобы заменить его на другого. «Но вскоре они на опыте убеждаются, что обманулись, ибо новый правитель всегда оказывается хуже старого» (91, 5).

Восстановление общественного порядка после тяжких потрясений напоминает работу муравьёв в разрушенном муравейнике. Но общество людей всё же более высокая форма объединения живых существ, нежели муравейник или стая волков. Среди людей война и смена власти требуют хотя бы простейшего смысла и, так сказать, «теоретического обоснования». Придворные книжники должны были позаботиться о будущей репутации своих покровителей. Но и они хранят глубокое молчание...

Грозный размах Дюденевой рати затмевает тот очевидный факт, что с формальной точки зрения это было лишь обычное военное сопровождение, которое хан давал любому русскому князю, получившему в Орде ярлык на великое княжение Владимирское. Возможность военного сопротивления со стороны князей, связанных с эмиром Ногаем, побудила хана Тохту отправить вместо обычного «посольства» целое войско с широкими полномочиями. В качестве ханского посла Дюдень, вероятно, присутствовал на торжествах по случаю восшествия Андрея Александровича на трон великого князя Владимирского. Эта церемония совершалась во Владимире. Ханский посол символизировал самого хана, и великий князь Владимирский в знак покорности должен был, спешившись, вести под уздцы коня, на котором восседал Дюдень.

Князь Андрей во второй раз (после 1281 года) взошёл на владимирский трон, о котором всегда мечтал. Ему было уже около сорока лет, и в бороде мелькала первая седина. Придя к власти тёмными путями, он всё же считал себя законным правителем Руси и спешил приступить к исполнению своих обязанностей. Возможно, Андрей не был законченным негодяем и чувствовал угрызения совести при виде разорённой Дюденевой ратью Руси. Он убеждал себя в том, что его правление будет благом для страны... Приговором этим иллюзиям могла бы послужить горькая сентенция Тацита: «Власть, добытую преступлением, ещё никто никогда не сумел использовать во благо» (130, 397). Впереди его ожидали десять лет беспокойной жизни, исполненной тревог и унижений. Стоила ли игра свеч? Этот риторический вопрос Андрей, вероятно, не раз задавал себе в конце жизни. Но каким бы ни был его собственный ответ, логика власти заставляла действовать по своим законам. Родившийся князем должен был жить и умереть сообразно своему происхождению. Единственным способом выйти из игры был монашеский постриг. Но на такой подвиг самоотречения способны были лишь очень немногие князья...

Первой заботой владимирского великого князя всегда было признание в Новгороде. Это был не только вопрос престижа, но и вопрос устойчивости трона. «Банк всея Руси» невидимыми рычагами финансовой власти поднимал и ниспровергал правителей.

Не желая ссориться с Ордой и, кажется, сильно недолюбливая Дмитрия Переяславского, новгородцы признали Андрея своим князем. Точную дату его восшествия на новгородский стол сообщает летописец — «в неделю сыропустную», то есть между 22 (понедельник) и 28 (воскресенье) февраля 1294 года (5, 327). Обычно такие торжества совершали в воскресный день.

Из Новгорода князь Андрей летом 1294 года приехал в Торжок — южный форпост боярской республики. Обычно князья посещали Торжок только проездом, спеша в Новгород или же, напротив — в «Низовскую землю». Однако на сей раз Андрей вопреки обыкновению задержался в Торжке. На то у князя была своя причина. Здесь, в Торжке, он устроил засаду на крупного зверя. Этим «зверем» был его собственный брат Дмитрий...

Переждав во Пскове Дюденеву рать, князь Дмитрий решил вернуться в Северо-Восточную Русь. Обстоятельства подталкивали его к этому рискованному решению. Псков был хорош опальному князю лишь как своего рода «постоялый двор». Но долго жить в городе, где всё было чужое и непривычное, Дмитрий не хотел. Кроме того, оставаясь изгнанником, он мог не только потерять авторитет в княжеской среде, но и лишить наследственного удела своего единственного сына Ивана. (Второй сын Дмитрия Александр незадолго перед тем умер в Орде (10, 527)). До Дмитрия доходили слухи о том, что в его родном Переяславле вокняжился ярославский князь Фёдор Ростиславич по прозвищу Чёрный. Это был человек огромного роста и незаурядной физической силы, полагавший, что именно силой следует решать все вопросы права и собственности.