Николай Борисов - Михаил Тверской

С наиболее высокой судьбой сопряжена

наименьшая свобода: таким людям

нельзя ни выказывать своё расположение,

ни ненавидеть, а более всего — предаваться гневу.

В условиях удельной разобщённости и ордынского произвола резко возросло политическое значение главы Русской церкви — митрополита Киевского и всея Руси. Имея прямой выход на ханский двор — и благодаря собственным связям, и через сарайского епископа, — митрополит стал сильной и самостоятельной фигурой на тогдашней шахматной доске политики. Дружбы с митрополитом искали сильнейшие русские князья. Однако он не спешил присоединяться к той или иной политической силе, отстаивая прежде всего интересы русской митрополии и её «матери-Церкви» — Константинопольской патриархии.

Рассуждая о политической ориентации митрополичьей кафедры, нельзя забывать, что в эту религиозную эпоху моральные ценности христианства воспринимались как императивы поведения, а понятие «гнев Божий», подобно дамоклову мечу, висело над каждой грешной головой. Выступая в роли главного истолкователя Божьей воли, митрополит пользовался особым авторитетом. За его спиной грозно вставал Тот, кто сказал: «Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам» (Рим. 12: 19).

Летом 1308 года в исторической драме, которую потомки назовут «Возвышением Москвы», — а с таким же успехом можно было бы назвать и «Падением Твери», — появляется новое действующее лицо — митрополит Пётр. «В лето 6816 поставлен бысть пресвященныи архиепископ Пётр, митрополит всея Русии, и прииде из Царягорода и седе в Киеве» (22, 87).

Предшественник Петра византиец Максим бледной тенью проходит по страницам русских летописей. Разумеется, это вовсе не значит, что такой же тенью он был и в реальной жизни. Ведь в истории, как и в жизни, кроме всего прочего, играет роль удача. Петру повезло на посмертную славу. Не зная точно, на чьей стороне он воевал, мы всё же угадываем в нём сильного бойца. Историки единодушны в суждении: «Пётр был политиком настойчивым и смелым» (132, 208).

Имя Пётр по-латыни означает «камень». В исторической традиции давно сложилось мнение (или скорее миф) о том, что для князя Михаила Тверского этот «камень» стал подлинным «камнем преткновения». Вражда святого князя со святителем была фатально неизбежной и стала первой трещиной в фундаменте тверского могущества. Наиболее категорично этот тезис высказал ещё Е. Е. Голубинский: «Когда вместо Геронтия (тверского кандидата на митрополию. — Н. Б.) пришёл на митрополичью кафедру святой Пётр, великий князь встретил неожиданного митрополита как врага, и этим врагом его остался во всю свою жизнь, не один раз пытавшись свергнуть его с кафедры» (56, 136). Оборотной стороной этого принятого за истину мифа становится другой миф — о сердечной дружбе святителя Петра с московскими Даниловичами: «Тесная связь и дружба митрополита с князем московским, — не с Иваном Даниловичем Калитой, а с его старшим братом Юрием Даниловичем, началась с самой первой минуты прибытия митрополита на Русь» (56, 137).

Но так ли это? Не слишком ли схематично выглядит эта картина в чёрно-белой палитре? Реальная жизнь всегда богата оттенками, полутонами, компромиссами. И потому относительно дружбы московских Даниловичей с митрополитом Петром приходится говорить достаточно осторожно (122, 133).

В качестве альтернативы чёрно-белой схеме предложим свою картину событий. Вражда Михаила Тверского и митрополита Петра — устоявшийся исторический миф, истоки которого уходят в риторику московских книжников времён Ивана Калиты. В реальности, по выражению Василия Великого, «святые видят святых». Митрополит Пётр и князь Михаил Тверской не были врагами. Во всяком случае, источники не позволяют говорить об этом.

Главным источником, на котором зиждется традиционный взгляд на Петра как друга Москвы и врага Твери, являются два послания, написанные, по мнению издателей, в 1312—1315 годах и адресованные князю Михаилу Тверскому. Первое — от константинопольского патриарха Нифонта I (1313—1315), второе — от некоего монаха с редким именем Акиндин, что в переводе с греческого означает «Безопасный».

Начнём с первого послания. Патриарх, обращаясь к «великому князю Михаилу всея Руси», сообщает, что он узнал из княжеских посланий и от княжеских послов, что митрополит (не названный по имени) «много сътворил без закона». Это «беззаконие» состояло в том, что митрополит вопреки церковным канонам венчает близких родственников. Помимо этого, он взымает плату за поставление в сан. Продажа «благодати» издавна считалась серьёзным грехом и получила в церковной традиции название симонии — от имени Симона-волхва, который просил апостола Петра за плату наделить его способностью творить чудеса.

Патриарх Нифонт повелевает митрополиту приехать в Константинополь и дать ответ на эти обвинения. Одновременно он предлагает явиться в патриархию и обвинителям и свидетелям по этому делу. Явно склоняясь на сторону обвинения, патриарх обещает тверскому князю поставить нового митрополита «кого въсхочеть боголюбьство твоё» (111, 149). Такая позиция патриарха вполне понятна. Во-первых, Пётр был ставленником предшественника Нифонта патриарха Афанасия, которого Нифонт недолюбливал. Во-вторых, приезд русской делегации и судебный процесс в патриархии — как всякая судебная тяжба — сулили Нифонту немалые доходы.

Разумеется, тверской князь при тогдашних обстоятельствах — смена ханов в Орде, затяжной конфликт с Москвой, литовская угроза — не имел ни средств, ни желания отправлять в Константинополь большое посольство с солидной казной. Примечательно, что на роль тверского стряпчего по церковным делам в патриархии князь Михаил Ярославич и тверской владыка Андрей назначили не игумена или архимандрита, а простого монаха по имени Акиндин.

Митрополит Пётр также не поехал в патриархию. Зная тревожную и переменчивую обстановку в столице Византии, святитель угадывал недолгий век Нифонта в качестве патриарха. Действительно, уже в 1315 году Нифонт был низложен с кафедры.

Итак, первое послание свидетельствует о двух вещах: Михаил Тверской жаловался в патриархию на Петра, обвиняя его в двух грехах — симонии и венчании близких родственников. Заметим, что оба эти греха находились на грани дозволенного и недозволенного. Теория сталкивалась здесь с практикой и часто ей уступала. Но при желании снисходительную практику всегда можно было осудить с позиции строгой теории.

Второе послание тематически связано с первым. Монах Акиндин (о котором нам из других источников ровно ничего не известно) пересказывает князю («честному самодержьцю рускаго настолования») всё то, что он узнал в патриархии относительно симонии. И сам патриарх Нифонт, и его синклит единодушно признали поставление в сан за мзду тяжким грехом. Акиндин убеждает князя покончить с этим грехом, который творит митрополит (чьё имя опять-таки не называется). Он перечисляет бедствия, которыми Бог наказал Русь за этот грех. Перечень этих бедствий сильно напоминает аналогичный перечень в третьем Слове Серапиона Владимирского: «Не падоша ли силнии наши и ерееви (иереи. — Н. Б.) наши остреем меча? Не преданы ли быша в полон чада наше въ скверней руце? Не осквернена ли быша святая наша в опустение? Быхом въ смех же и в поругание живущим окрест нас языком...» (111, 157). Впрочем, это сходство можно объяснить и общим источником этих сетований — Псалтирью, которая, как известно, была настольной книгой любого грамотного монаха.