Суад Мехеннет - Мне сказали прийти одной [litres]

Моленбек был не похож на те пригороды, которые я видела во Франции. Там не было высоких серых зданий, а магазины и кофейни напомнили мне Марокко. Но корреспондент «Вашингтон пост» в Бельгии Аннабель Ван дер Берг рассказала мне, как трудно получить здесь информацию – люди в Моленбеке с репортерами не разговаривали. И, хотя район и не выглядел так уныло, как французские пригороды, проблемы в Моленбеке были те же самые. Уровень безработицы достигал почти 30 процентов, а в некоторых местах был еще выше. В районе был высокий уровень людей, родившихся в других странах. Многие люди жили в бедности. Свою роль сыграли и радикальный ислам, и конфликты между сектами. Некоторые отмечали влияние саудовских, кувейтских и катарских религиозных организаций, заявляя, что они финансово поддерживают радикальный суннитский ислам на этой территории.

В наш первый приезд мы с Аннабель хотели просто почувствовать людей и сам район, поэтому мы искали кофейню, где было бы много людей. Когда мы нашли такую и вошли туда, мы поняли, что внутри находятся одни мужчины. Они с удивлением смотрели на двух женщин.

– Ас’салям алейкум! – поздоровалась я.

Это было приветствие и одновременно сигнал о том, что я принадлежу к их культуре.

– Ва’алейкум ассалям, – ответили несколько человек.

Я попыталась разбить лед, спросив на марокканском арабском у очень серьезного официанта, нет ли у них марокканских блинов или сфини – марокканских пончиков. Ему было лет двадцать с чем-то, то есть он был одного возраста с большинством парижских террористов. Официант рассмеялся.

– Я бы хотел, чтобы они у нас были! – сказал он. – Я могу предложить вам багет или круассаны.

– А как насчет марокканского чая?

– Это я могу сделать.

Телевизор был включен, и группа мужчин смотрела футбольный матч. Когда официант принес чай, я сказала ему, что я журналистка, и спросила, не знает ли он кого-нибудь, кто участвовал в том, «что произошло в Париже».

– Я видел их, только когда они здесь жили и заходили выпить кофе, или встречал на улице. Друзьями мы не были, – сказал он.

Я спросила, не знает ли он, где они собирались, но он ответил отрицательно.

Мы с Аннабель ждали клиентов, которые могли состоять в той же группе, что и Абдельхамид Абауд или Салах Абдеслам, еще один подозреваемый в парижских терактах. Оба они были в бегах. Наконец, пришел молодой человек, заказавший кофе и круассан. Я посмотрела на официанта и глазами указала на клиента, у которого он принял заказ. Официант кивнул, и я поняла, что молодой человек может что-то знать.

Когда я подошла к нему, парень рассказал, что они с Абаудом иногда проводили время вместе, но не общались уже долгое время. «Все, что произошло, очень плохо для нас, теперь все будут думать, что те, кто из Моленбека, опасны», – сказал он.

Парень дал мне одну подсказку: он предложил мне пойти съесть сэндвич в кофейню неподалеку. «Там они проводили много времени, и там вы найдете больше их друзей», – сказал он.

Мы с Аннабель пошли есть сэндвичи в кафе, где работали два отлично сложенных мужчины, которые выглядели как братья. У них было несколько клиентов, которые, кажется, все были знакомы друг с другом.

На меня посмотрел высокий молодой мужчина в джинсах, свитере и темно-голубой куртке. Я посмотрела на него в ответ и улыбнулась. Он тоже улыбнулся, взял свой сэндвич и вышел. Он выглядел так, как, по моим представлениям, могли выглядеть друзья Абауда и Абдеслама – с налетом гангстерской крутизны. Инстинктивно я решила последовать за ним.

– Простите меня, пожалуйста! – окликнула я мужчину. – Ас’салям алейкум!

Он остановился и обернулся.

– Ва’алейкум ассалям, – ответил он. – Да, мадемуазель?

Я сказала ему, что я журналистка, и объяснила, почему хочу больше узнать о Моленбеке. Я говорила, пытаясь найти дипломатичный способ спросить о том, что я хотела узнать на самом деле, и тут он задал мне прямой вопрос:

– Так вы хотите задавать вопросы о тех, кто устроил теракты в Париже, и узнать, знаком ли я с ними? – спросил он на марокканском арабском.

– Да, – ответила я.

Он сказал мне, что знал Абауда, Абдеслама и других, уехавших в Сирию.

– А вы знаете, что мы здесь вообще-то не любим разговаривать с журналистами? – спросил он. – Недавно команду с камерами забросали камнями. Но так как вы марокканка и не работаете на таблоиды, которые всем лгут, мы по крайней мере можем выпить кофе.

Мы пошли в находящийся неподалеку бар, где официантка тепло поприветствовала моего нового знакомого, а он назвал ее по имени. Он явно здесь был постоянным посетителем. Комната была наполнена сигаретным дымом. Несмотря на то что на часах была всего половина второго, посетители пили пиво или другие алкогольные напитки.

Он заметил удивление на моем лице.

– В этом месте нормально. Здесь я чувствую себя в безопасности, разговаривая с вами. Большинство клиентов не говорят по-арабски, поэтому мы можем поговорить свободно.

Мы сели рядом на деревянную скамейку, а Аннабель села напротив нас. (Почти весь разговор она ничего не говорила, поскольку не понимала марокканского диалекта арабского.) Мой новый знакомый согласился разговаривать только в том случае, если я не буду упоминать его настоящее имя. Он сказал, что я могу называть его Фаридом – именем его дедушки.

Фарид рассказал, что он родился в Бельгии, в семье марокканцев, которые в молодости перебрались в Брюссель. Его отец работал на угольных рудниках, а мать сидела дома с детьми. Фарид сказал, что несколько лет провел в тюрьме за участие в кражах, продажу оружия и другие преступления.

– Я родился здесь, в этом районе, как Абдельхамид и Салах, – сказал он. – Мы все дружили.

Фарид был высоким, со светлой кожей и темно-карими глазами. У него была хорошая улыбка, которая несколько раз, словно вспышка, осветила его лицо. Но он тоже был зол. По его словам, он чувствовал, что его никто нигде не принимает. «Когда ты делаешь что-то хорошее, бельгийцы говорят, что ты бельгиец, а марокканцы – что ты марокканец, – сказал Фарид. – Но если ты делаешь что-то плохое, бельгийцы говорят, что ты марокканец, а марокканцы – что ты бельгиец».

Этот парадокс ощущали многие из нас – второго поколения мусульман, иммигрировавших в Европу. После терактов я звонила в марокканское посольство в Брюсселе и спрашивала, есть ли у них человек, работающий с марокканской общиной или занимающийся проблемами второго поколения иммигрантов. «Эти террористы, они не марокканцы, – сказал мне сотрудник посольства. – Они граждане Франции или Бельгии».

Я сказала, что понимаю это, но ведь они как-то связаны с Марокко через своих родителей, а у некоторых там есть дома и бизнес. Но посольский работник был уверен, что эта проблема Марокко не касается.