Суад Мехеннет - Мне сказали прийти одной [litres]

Фарид объяснил, что такие люди, как Абауд, Абдеслам и он сам, презирают Бельгию и Францию точно так же, как и Марокко. Он сказал, что они с друзьями часто обсуждали проблемы самоопределения, родного дома и взаимоотношений с семьями.

– Они все плохо к нам относятся. На самом деле люди в Марокко и других арабских странах лучше относятся к белым, чем к таким людям, как я или вы, – сказал Фарид.

Он вспоминал колониальные времена и то, как Франция и другие европейские державы никогда не обсуждали «преступления, которые они совершили в своих колониях». Отец Фарида и друзья родителей очень много работали и помогали сделать Бельгию процветающей, но не заработали достаточно денег на достойное существование:

– Мои родители получают восемь сотен евро и должны платить за аренду жилья и все остальное. Это все, что получил мой отец, отработав тридцать пять лет на работе, которой бельгийцы не хотели заниматься.

К этому Фарид добавил: он поклялся, что не позволит бельгийцам им так воспользоваться.

Я согласилась с тем, что нашим родителям в Европе в основном пришлось заниматься физическим трудом.

– Но чем бы они занимались, если бы остались в Марокко? – спросила я.

– Естественно, ничем. Чем можно заниматься в Марокко? Там ты становишься кем-то, только если происходишь из известной и очень богатой семьи. Вы со мной не согласны?

Чем больше я слушала, тем сильнее мне казалось, что Фарид считает себя жертвой всех и вся. Я сказала ему, что разделяю его разочарование по поводу Марокко, что я не происхожу из знаменитой или богатой семьи, как он их назвал, и что я тоже иногда ощущаю, что меня полностью не принимает ни та, ни другая сторона. Но все это не причины для того, чтобы вступать в ИГИЛ.

– Вы имеете в виду давла? – спросил он, использовав арабское слово, которое любили те, кто симпатизировал ИГИЛ, означающее «государство». – Халифат?

Я кивнула. Кажется, эта идеология была ему знакома.

– Я восхищаюсь аль-Багдади и всеми братьями там, они по-настоящему хорошие мусульмане, – сказал Фарид. – В конце концов, они станут теми, кто покажет этим свиньям на Западе, что мусульмане больше не жертвы.

Мне было нужно как-то бросить вызов его концепции жертвы. Я сказала, что в моем понимании Абдеслам и Абауд продавали наркотики и участвовали в ограблениях. Как это согласуется с его мыслью о хороших, невинных мусульманах?

– Это общество развратило нас, – отрезал он. – Они все расисты, а у людей вроде нас просто нет выбора. Если вы ищете работу, а адрес у вас в Моленбеке, а имя арабское, вы ее никогда не найдете.

Это была та же самая жалоба, которую я слышала во французских пригородах.

Я спросила Фарида, ходил ли он в школу.

– До десятого класса, а потом бросил, – ответил он.

Мне показалось, что ему нравится возражать и спорить, но образование и вообще учебу в школе он не считал способом улучшить свою жизнь.

– Учиться? Для чего? Чтобы стать водителем такси? – фыркнул он.

Я посмотрела на него:

– Вы всегда можете найти причины, чтобы даже не попытаться чего-то достичь.

Он взглянул на меня с удивлением.

– Вы мне не верите? Думаете, я лгу?

Я попыталась понизить накал нашего разговора, сказав ему, что я просто хочу понять, почему он считает, что у него не было выбора. И у Абауда, и у Абдеслама он тоже был.

Фарид сказал, что понимает, что я имею в виду, но большинство родителей в этом районе не думают о благе своих детей и особенно не заботятся о том, как те учатся. Как я поняла, больше узнав о проблемной семье Абауда, то, что родители послали сына в частную школу, еще не делает их хорошими родителями. Фарид и Абауд, как и многие дети европейских мусульман-иммигрантов, выросли в неоднозначной ситуации. Они родились в европейском обществе, но видели, что их родители вкладывают все свои средства в то, чтобы создать себе репутацию на родине. Фарид рассказал, что они с Абаудом и их друзья весь год были вынуждены жить в бедности, чтобы их родители могли послать роскошные подарки родственникам и друзьям в родных странах. Дети не знали, кто они: бельгийцы, французы или марокканцы, а родители нимало не заботились о том, чтобы вписать своих детей в окружающий их мир. Они волновались о том, чтобы заработать денег, создать бизнес, а в особенности о том, чтобы стать значительными в глазах тех людей, которые остались в родной стране. Желание доказать то, что они добились успеха, было таким мощным, что пересиливало все остальное. «Так было у нас всех, – сказал Фарид. – Мы жили здесь в дерьме, а они переживали о том, что подумают люди в Марокко и как показать им, чего они добились».

Возможно, из-за всего этого Фарид был падок на легкие деньги. У него в кармане был огромный сверток купюр в пятьдесят евро, и я понимала, что, даже выйдя из тюрьмы, он не работает на кухне или в супермаркете. «Если никто не верит в то, что ты можешь стать кем-то, и если ты растешь в таком районе, как Моленбек, очень трудно поверить в себя и увидеть для себя другую жизнь, не такую, как ты ведешь сейчас.

Фарид сказал, что, услышав о терактах в Париже, он радовался. Он чувствовал, что Франция и вся Европа должны получить урок, ведь большинство террористов были французскими и бельгийскими гражданами. «Они отплатят за то, что многие годы относились к мусульманам, как к дерьму», – сказал он.

Я спросила, что Фарид думает о том, что многие мусульмане не разделяют его точку зрения, многие выступают против терроризма и этих нападений.

– Это все люди из поколения наших родителей, это не настоящий ислам, – ответил он.

Его слова напомнили мне то, что я слышала от многих других. Бывший рэпер Абу Талха тоже говорил мне, что большинство европейских мусульман-иммигрантов живут по тем заветам ислама, которые они усвоили у себя на родине.

Спорить с Фаридом смысла не было. Его точка зрения на мир была непоколебимой.

Когда я попросила у официантки счет, Фарид сказал, что он будет рад заплатить за наши напитки. Я ответила, что в этом нет нужды, но он настаивал, сказав, что, поскольку у него с собой пистолет, другого выбора у меня нет. При этом он улыбнулся и подмигнул.

– У вас с собой пистолет? – прошептала я.

– Это здесь в порядке вещей. У меня с собой пистолет и нож, а то мало ли что.

Мы попрощались и разошлись в разные стороны. Я задавалась вопросом, что можно сделать, чтобы удержать Фарида от преступлений, а в будущем, возможно, и от терроризма. Критически важной была роль родителей, друзей, лидеров общины, учителей и работников по делам молодежи. Кроме этого, конечно, огромную роль играли распространенные предрассудки, с которыми, становясь взрослыми, сталкивались молодые мусульмане в Европе. Фарид считал, что бельгийское общество его не принимает, поэтому он считал приемлемым воровать и даже убивать бельгийцев и других европейцев. Ему казалось, что они и людьми-то не являются. Каждая сторона добилась больших успехов в том, чтобы перестать видеть людей в другой.