Сева Новгородцев - Интеграл похож на саксофон

Столица Норвегии начиналась в XI веке при короле Xаральде III как прибрежное поселение, и связь ее с морем видна с первого взгляда. Вдоль побережья идут причалы, за ними автострада, за автострадой — Осло.

Перед групповым походом в город нас проинструктировал помполит, специально назначенный в этот рейс из руководства, и мы сошли на берег. Заграница! Центральные улицы Осло поразили меня запахом. Пахло хорошим трубочным табаком и свежезаваренным кофе. На гладких дорогах не было ни одной колдобины, трещины или лужи, тротуары блистали чистотой. Интересно до чертиков, но гулять было некогда, надо было репетировать — на завтра был намечен концерт в Доме дружбы.

Со времени Карибского кризиса прошло меньше полугода. СССР на Западе изображали не иначе как карикатурным медведем с ядерной бомбой в острых когтях, страх порождал любопытство. А тут советские моряки приехали с концертом дружбы — журналисты такого пропустить не могли. Не могли этого пропустить и работники советского посольства, курировавшие мероприятие. Например, своего контрабаса у нас не было, его нам взяли напрокат.

К борту «Кейлы» подали автобус, вся наша самодеятельность загрузилась в него, помполит произнес небольшую речь о высокой чести достойно представить свою родину, и мы поехали. Перед концертом успели быстро прогнать номера, потом стали приходить какие-то люди из местных и посольских, подгонять, чтобы начинали без опоздания. Мои артисты нервничали, я их успокаивал и подбадривал.

Концерт я не помню — кто-то пел, кто-то плясал, эстрадный квартет всем подыгрывал. Гвоздем программы стал наш «Ветерок в пустыне». Контрабасист в оставленные для него паузы со зверским лицом рвал струны, боцман Гусев отбивал на гитаре ритм, второй помощник Паукссон разливался залихватскими аккордами, а я сыграл на кларнете «снятое» и выученное соло Бенни Гудмена. Аплодисменты, занавес.

Минуты через две за кулисами появился молодой варяг и заговорил со мной на английском.

— Вы ведь сыграли соло Бенни Гудмена? — спросил он. Я скромно согласился. — Я работаю на норвежском радио, вам непременно надо выступить у нас в эфире, завтра сыграть в студии, живьем!

— С удовольствием, — ответил я радиожурналисту, — но для этого надо получить разрешение капитана.

Разыскали капитана, он стоял в обществе трех мужчин из посольства и нашего помполита. Я кратко объяснил предложение норвежского радио.

— Я пасалуста, — сказал капитан неопределенно, — но надо у помпы спрассить…

Все уставились на помполита. Ему явно было неловко, на лице отражались душевные муки.

— Ничего не имею против… но это не я должен решать… Спросите у товарищей из посольства…

Товарищи из посольства показали нам всем класс дипломатии.

— Конечно, конечно! — Лица их расплылись в улыбках. — Вечер дружбы прошел так хорошо! Пусть норвежские радиослушатели познакомятся…

— Тогда мы завтра утром пришлем за музыкантами автобус, — сказал настырный норвежец.

— Что вы! — Еще шире заулыбались посольские. — У нас транспорт свой есть, не волнуйтесь! Когда вам нужно? В четыре часа? Привезем к трем!

На следующее утро я собрал квартет на репетицию, нам выделили для этого штурманскую рубку. Часов в двенадцать на причале показался велосипедист в фуражке портового служащего с листком бумаги.

— Звонили из радио Норвегии, спрашивали: когда вы выезжаете к ним?

— Сообщите им, что транспорта пока нет, ждем.

Через полчаса велосипедист подъехал снова, а потом приезжал каждые 15 минут. На пятый раз я многозначительно заявил, что мы готовы приехать, но автобуса по-прежнему нет и это от нас не зависит. К нам ездить бесполезно, поэтому звоните в посольство.

Мы тихо сидели в штурманской и ждали, понимая: с каждой минутой уходит надежда, что норвежское радио нас дождется. Еще неизвестно, каким боком вся эта история для нас повернется. На мостик заглянул капитан.

— Ну, Селавод Парисыссь, — сказал он с чувством, — вы касу заварили, вы и будете расхлебывать…

Кислое настроение капитана передалось природе — на обратном пути в Таллин стоял густой туман, из рубки виден был только нос «Кейлы», окутанный дымкой. Нет для штурмана ничего противнее такой погоды. Его долг — вести судно, минуя опасности, а в густой пелене эта опасность чудится каждый момент.

На вахте я поминутно тянул за сигнальный шнур, и над морем раздавался тревожный рев гудка. Капитан не отходил от радиолокатора, плотно прижав лицо к резиновой маске над мерцающим экраном. Вдруг на мостик влетела маленькая птичка, из тех, которые не могут садиться на воду. Она заблудилась в тумане и была так измождена, что, не обращая на нас внимания, села на теплый локатор и тут же уснула. Капитан велел ее не беспокоить, а потом каждый раз, приходя на мостик, спрашивал: «Как псиска? Спит?»

В таллинском порту, на причале, нас поджидал диспетчер.

— Грузитесь углем, — сказал он, — это быстро. Через двенадцать часов отход на Ригу.

— Мы шли в тумане, — тихо возмутился капитан, — я трое суток не спал.

Диспетчер посмотрел на часы.

— У вас есть время, — сказал он, — поезжайте домой и быстренько поспите.

— …твою мать! — взорвался капитан. — Я многое умею делать быстренько, но спать быстренько я еще не научился!

В море моя вахта была с 8 до 12 и с 20 до 24. Через час после выхода мне уже надо было заступать. Работа штурмана — идти проложенным курсом и постоянно определять положение судна. По времени и скорости, по пеленгу на приметные объекты, обозначенные на карте, а ночью — по маякам.

У каждого маяка свой, особый сигнал, чтобы не перепутать. В ту памятную вахту на пути в Ригу я ждал, когда по левому борту откроется маяк Кыпу на западной оконечности острова Хийумаа. В лоции нашел, как его определить: по времени свечения, с проблеском в 3,4 секунды. Я стоял на мостике и смотрел в бинокль в кромешную тьму. Наконец вот он, долгожданный огонек, посветит и погаснет, снова посветит и снова погаснет. Секундомером засек время — 3,4 секунды. Для верности замерил еще два раза, все правильно, 3,4 секунды. Это маяк, ничего другого быть не может. Взял пеленг, проложил линию на карте, и… меня обдало холодом. По пеленгу получалось, что мы в опасной зоне и минут через 20 сядем на мель.

С бьющимся сердцем я еще раз проверил проблеск, лихорадочно проверил по карте. Не может быть! А если предыдущий штурман что-то напутал? В голове понеслись истории с «Печенгой», приговоры — 15 лет, расстрел… Надо идти и срочно будить капитана, он человек опытный, разберется, примет решение: стоп машина! Полный назад!

А если я что-то напутал? Ведь на смех поднимут, навсегда лишишься уважения… Следующие 20 минут были, наверное, самыми страшными в моей жизни. Каждое мгновение я ожидал глухой удар корпуса о морское дно, скрежет металла на камнях, затопление, возможно даже гибель экипажа… Не отрываясь, я смотрел в бинокль на предательский огонек. Он постепенно приближался, отблеск его был уже виден на воде, и вдруг стало понятно, что это обыкновенный буек с лампочкой, который поднимался и опускался на крупной ровной волне, закрывавшей его ровно через каждые 3,4 секунды. Совпадение.