Сева Новгородцев - Интеграл похож на саксофон

Яркое утреннее солнце стирало вчерашние душевные раны. После завтрака все шли по своим делам. В хозяйственном блоке на весь лагерь было два утюга, к ним с утра выстраивалась очередь гладить рубашки, платья, джинсы. Помню, меня поразило, что гладили даже футболки. Белоснежная, без единой морщинки, свежестираная футболка, которую штатники меняли ежедневно, служила для них как бы отличительным знаком, тайным бессловесным договором, нарушить который было бы предательством родины.

Под туго натянутой пластиковой крышей днем проводили дискуссии. Гостеприимные советские хозяева давали возможность прогрессивной западной молодежи высказаться по мировым проблемам. До карибского ракетного кризиса оставалось два месяца.

Кубинский кризис застал меня в Североморске, на военноморской базе Северного флота, хотя о существовании этого кризиса, едва не развязавшего третью мировую войну, я узнал намного позже.

После госэкзаменов и райского месяца в сочинском «Спутнике» я вернулся в училище. Перед получением диплома и выпуском надо было пройти военную практику. Нас, судоводов, готовили офицерами запаса по специальности штурман-подводник, командир БЧ-1. Стать офицером, даже в самом низшем звании «младший лейтенант» (одна маленькая звездочка на золотом погоне с одним просветом), можно было только отслужив мичманом (широкая золотая продольная нашивка на черном погоне). Так и вышло, что с мичманскими погонами и кларнетом под мышкой я оказался в Североморске.

Контраст был жестокий. Я только что фланировал под пальмами, говорил со штатниками о джазе, переживал бурный роман с Людой Д., приехавшей из Ленинграда, а тут — многолетнемерзлые породы, скалистое побережье и надвигающаяся полярная ночь.

С моим приятелем, Витей Волковым по прозвищу Вольф, контрабасистом училищного джаз-оркестра, мы решили держаться вместе и при первой возможности пробиваться к местным музыкантам. В день приезда на военную базу всех нас, мичманов, расписывали по экипажам подлодок. Мы с Вольфом скромно встали в конце очереди, посидели, посмотрели, а потом, не сговариваясь, как-то растворились в окружающем пространстве. В результате ни к какому экипажу нас не приписали. Мы стали неучтенными единицами личного состава, которым служить негде, а, стало быть, и на службу ходить некуда и незачем.

Североморск был единым пространством военной базы и города, офицеров (начиная с мичмана) за ворота выпускали без пропуска и увольнительной. В офицерской столовой кормили всех подряд, не задавая вопросов. Это означало, что мы с Вольфом оказались полностью предоставлены самим себе. Свобода на ближайшие четыре месяца!

У этой свободы, однако, была цена. Приписанным мичманам давали место в кубрике, койку. У нас с Вольфом ни места, ни коек не было, поэтому вопрос ночевки вставал каждый вечер с новой остротой. День убить — тоже непросто. Первое время, пока не выпалснег, я с утра бродил по окрестным сопкам, среди мхов, ягелей, редких кустов. Там, глядишь, и обед.

После обеда — в библиотеку, заниматься. На третьем курсе я решил добавить к своему разговорному английскому систематическое образование и поступил на заочные высшие курсы иняза в Москве. Теперь эта двухгодичная программа подходила к концу, я собирался после службы заехать в столицу и сдать заключительный устный экзамен.

Четыре полярных месяца мне хотелось использовать с толком, сделать рывок в кларнетной технике. Дня через три, немного освоившись, мы с Вольфом пошли в оркестровую роту знакомиться и как в дом родной попали. Североморские музыканты играли на парадах, встречах или похоронах в духовом оркестре, а три раза в неделю, по средам, субботам и воскресеньям, обслуживали эстрадным составом танцы в местном Доме офицеров.

По законам жанра им хотелось чего-то модного, свежего, последнего, с джазовым свингом, а где все это взять в засекреченной военной базе за Полярным кругом? Мы были для североморцев столичными штучками, рассказывали им о том, что творится в Ленинграде, об оркестре Вайнштейна, об известных солистах. Мы понимали их жгучую жажду, потому что сами еще недавно пробивались сквозь туман — что такое блюзовая сетка, аккорды, квадрат? Музыканты рассказали о нас Моца́рту (прозвище военных дирижеров), а тот, поговорив с нами, устроил репетицию.

Через неделю мы с Вольфом уже играли на танцах в Доме офицеров в составе эстрадного оркестра Североморской военной базы Северного флота СССР: он — на басу, а я исполнял партию первого альта, концертмейстера группы саксофонов.

В подвале Дома офицеров находился двадцатипятиметровый бассейн с горячими душевыми и раздевалками. По утрам там не было ни души, и мы с Вольфом ежедневно тренировались, как олимпийские чемпионы. Перед отъездом мы устроили себе заплывы на время, я не дотянул двух секунд до третьего спортивного разряда по брассу.

Быть бездомным, без места для ночлега, тяжело и неприятно даже тропическим летом, а тут за окном стояла полярная осень, переходившая в зиму. Мороз, темень, метель. Сразу после ужина мы делали обход всех экипажей, где числились наши курсанты, узнавали, кто идет в ночной наряд, просили владельцев коек пустить нас поспать хотя бы на часы их дежурства. О своих мучениях мы рассказали ребятам из оркестра, и они потихоньку пустили нас в пустующий кубрик музвзвода. Мы свили себе мышиное гнездо в дальнем темном углу и надеялись там прозимовать до отъезда.

Как-то ночью, часа в три, раздался звонок громкого боя. Всю военную базу, все экипажи и службы подняли по боевой тревоге № 1. Мы с Вольфом проснулись, высунули головы из-под теплого угретого одеяла и стали рассуждать: что нам делать, куда идти по тревоге? Решив, что мы будем только путаться под ногами и привлечем к себе ненужное внимание, мы нырнули назад под одеяла.

Минут через пятнадцать в кубрике зажегся свет. «Кто это там не поднялся по боевой тревоге?» — грозно спросил командирский голос. Мы выглянули из своих норок, как суслики. Перед нами стояла группа проверяющих офицеров, сверкая погонами, а во главе — контр-адмирал, начальник Североморска.

Будь мы штатные служащие, не избежать бы нам суда и штрафного батальона, но что взять с шалопаев-практикантов? Был скандал, наш Моцарт получил нагоняй, и с ночевки нас прогнали. Несколько дней мы спали в холодных гримуборных за сценой Дома офицеров, а потом я попал на больничную койку.

Много лет спустя, сопоставляя даты и факты, я понял, что по боевой тревоге нас поднимали не просто так — к возможным боевым действиям готовилась вся армия и военноморской флот Союза Советских Социалистических Республик. Это был Карибский кризис.