Сева Новгородцев - Интеграл похож на саксофон

Из воспоминаний басиста оркестра Бенни Гудмена, Билла Кроу.

Джемсейшен с местными музыкантами в первый же наш день в Ленинграде устроили в столовой гостиницы «Астория», другой был в артистической за сценой Зимнего стадиона после концерта.

Особое впечатление на нас произвели трубач Константин Носов и саксофонист Геннадий Гольштейн. Носов был крепким парнем с квадратной челюстью и волной светлых волос. Гольштейн — стройным, темноволосым, с черными усами, загибавшимися вниз у уголков рта, что придавало ему грустное выражение. Гольштейн растрогался до слез, когда Джерри Доджион подарил ему мундштук для альта…

В один из вечеров мы договорились встретиться в университете на джемсейшене, но никак не могли найти адрес: наш водитель не знал, куда ехать. Мы несколько раз объехали вокруг квартала, нас заметил милиционер и подошел к машине. «Не говорите ни слова, — предупредили нас двое сопровождавших русских. — Хотя мы не делаем ничего противозаконного, милиция может забрать нас, на всякий случай, особенно если услышит американскую речь».

Зут Симс дул в сакс, прихлебывая водку по-американски, из горлышка. Он был уже порядочно пьян, но на его игре это никак не отражалось — видимо, способность импровизировать у него отключалась только после потери речи и ходьбы.

В конце сейшена, когда подошла пора складывать инструмент, я набрался смелости и попросил Зута попробовать его саксофон. В наши политкорректные и гигиенически продвинутые времена такая просьба прозвучала бы совершенно неуместной, но тогда нравы были проще. Зут махнул рукой — валяй, пробуй. Саксофон оказался совсем новый, очевидно, играть на нем начали недавно. Нам потом пояснили, что Госдепартамент счел, что важный культурный визит в СССР со старыми облезшими инструментами может создать неправильное представление о Соединенных Штатах Америки. Фирма «Сельмер», изготовители духовых инструментов, исполнила патриотический долг и подарила полный комплект саксофонов.

Звук саксофона начинается с колебания трости, пищика из плотного тростника. Чем тоньше трость, тем легче на ней играть, но звук при этом получается жидковатый, зудящий. Трости делают легкие и тяжелые, по номерам. Скажем, самая известная фирма «Рико» маркирует их номерами 1.5, 2.0, 2.5 и так далее до 3.5. Когда здоровье позволяло, я играл на 2.5, но чаще всего на втором номере. Каждый устанавливает для себя свой компромисс между усилием и звуком. Благородный круглый и мощный звук требует тяжелой разыгранной трости.

Я предполагал, что трость у Зута Симса будет тяжелой. Но — не настолько. Приложив мундштук к губам, я напрягся и дунул что было сил, но ничего похожего на звук Зута Симса у меня не получилось. Стало ясно, что дело не в инструменте.

Мы с Вольфом подружились с вибрафонистом Виктором Фельдманом. Уезжая, он оставил нам свой серый со стальным отливом дакроновый пиджак. Это была одежда из космоса, в нем не имелось подкладки, холста, волоса, выделанной пузырем груди — всего того, чем советский пиджак снабжен по ГОСТу. Это нечто легчайшее, немнущееся и идеально скроенное. Носить такое было бы святотатством.

Пиджак этот несколько лет висел у Вольфа на стене, как произведение искусства.

Из воспоминаний Билла Кроу.

Виктор был большим шутником и постоянно разыгрывал всех на протяжении поездки. Он носил в кармане бутафорию человеческой блевотины из цветной пластмассы, свернутую в трубочку, и постоянно притворялся, будто его только что стошнило. Тошнило его везде — в самолете и автобусе, в вестибюле гостиниц и в ресторанах. Но в Киеве он заболел дезинтерией и попал в больницу. После этого припадки тошноты прошли. Видимо, уже стало не смешно.

Летом Додик развил бешеную деятельность, дома у него беспрестанно звонил телефон, он куда-то ездил, с кем-то договаривался, кого-то убеждал. В результате после сдачи последнего экзамена меня ждал царский сюрприз — Додик выбил место в международном лагере «Спутник» под Сочи на полтора месяца, играть за жилье и харчи три раза в неделю. Мы всем октетом отправились к Черному морю.

В 1962 году общаться с иностранцами было опасно, за ними следило всевидящее и недремлющее око Комитета госбезопасности. Мы знали, конечно, отчаянных фарцовщиков, которые караулили интуристов на Невском, у Эрмитажа, Казанского собора, а летом в Пушкине, Петергофе или Павловске, где было чуть вольготнее. Фарцовщики скупали у иностранцев все, что те согласны были продать.

Общий термин «фирма́» подразумевал деление на страны: «бундеса», «штатники», «френчи». Фарцовщики охотились за «фирмой», милиция и дружинники охотились за фарцовщиками. Все это напоминало африканский заповедник Серенгети, где хищник подкарауливает зазевавшуюся газель, а ее жизнь или смерть становятся частью общей картины бытия, на которую бесстрастно глядит полуденное солнце.

Сочинский молодежный лагерь «Спутник» оказался настоящим заповедником непуганых газелей. Американские, английские, немецкие студенты свободно бродили повсюду: с завтрака на пляж, с ужина на танцы. Ах эти теплые, влажные ночи с легким морским бризом, от которого чуть развевались распущенные волосы, тонкие юбки, занавески раскрытых окон, а сверху, из бескрайнего черного неба, нам светили тысячи звезд…

Если говорить строго — 6000 звезд, видимых невооруженным глазом, среди них 24 навигационные, по которым нас учили определять место и курс судна. Я привычным глазом отыскивал ковш Большой Медведицы, откладывал расстояние между крайними звездами ковша 7 раз и находил слабую по яркости Полярную звезду, о которой у моряков сложены стихи и песни. На астрономическом небосводе она находится в месте Северного полюса, поэтому угловая высота полярной звезды, измеряемая секстаном, близка к географической широте наблюдателя.

«“Now‘s the Time”! В фа мажоре!» — звучал голос До дика, и я спускался на землю, забывая про навигацкую науку.

За несколько своих саксофонных лет я насмотрелся на летние танцы. Нехитрые телодвижения под музыку, но не в такт с ней; тайная стратегия, зреющая по темным углам, свои против чужих, местные против приезжих; трепет обязательного дамского танго. Ничего этого не было у иностранцев. Находиться среди них, наблюдать за ними было интересно, возникало ощущение безопасности, принадлежности к цивилизованной жизни.

Тогда я впервые увидел фирменную девушку в невиданном танце. Она приехала из Англии, стройная, гибкая и грациозная, как пантера. Движения ее сливались с музыкой, подчеркивали ее, перекатывались по телу, начинаясь у груди и волнами уходя в эластичные ноги и руки. Я был под таким впечатлением, что затеял с ней разговор и признался: одного только зрелища ее танца достаточно, чтобы тут же предложить ей руку и сердце. Она выслушала, мило улыбнулась и ушла на пляж со здоровенным американцем — обжиматься под звуки ночного прибоя.