Сева Новгородцев - Интеграл похож на саксофон

3 декабря в газете «Правда» появилась статья под названием «О творчестве и подражательстве» . В Москве только прошел Пленум Союза композиторов РСФСР, на который были приглашены лучшие джазовые и эстрадные коллективы. Из Ленинграда приехали ансамбль «Дружба» и оркестр Вайнштейна. На дворе была хрущевская оттепель, молодая фракция в Союзе композиторов во главе с Андреем Эшпаем стремилась раздвинуть рамки дозволенного. Не получилось. Победили консерваторы.

Композитор Д. Кабалевский разразился тирадой: «Оба ансамбля ищут. Где ищет ансамбль „Дружба“? Ответить на этот вопрос легко. В окружающей жизни, в духовном мире советских молодых людей. Где ищет джаз-оркестр под управлением И. Вайнштейна? И на этот вопрос ответить нетрудно. В импортных джаз-пластинках, на магнитофонных лентах с записями американского джаза. Мы вместе с Д. Шостаковичем были в одном музыкальном кабачке в Сан-Франциско, где выступал весьма популярный в США джаз Джулиана Эддерли. Вот, судя, во всяком случае, по исполненной программе, идеал ленинградского джаз-оркестра. Ведь в нем нет ничего своего, все прокатное, все импортное. Ансамбль говорит о свободе искусства, ратует за эту свободу, но бог мой, до чего же узкими рамками он себя ограничил!»

Статья в «Правде» была руководством к действию. Редактор «Правды» Сатюков и секретарь ленинградского горкома Лавриков устроили закрытый просмотр программы оркестра Вайнштейна, вынесли решение: изъять все западные произведения из репертуара. Затем последовал приказ министра культуры Фурцевой, где говорилось, что оркестр своим репертуаром «рабски преклоняется перед американщиной».

Оркестр разгромили бы, но у дальновидного Вайнштейна была готова линия защиты: зав Ленинградского отделения Союза композиторов Андрей Петров, Леонид Осипович Утесов, композиторы Эшпай, Кажлаев, Колкер. Упомянутый выше Шостакович тоже оказывал поддержку. В тайном сговоре участвовал и директор Ленконцерта Георгий Михайлович Коркин, бывший директор Кировского театра, погоревший на побеге Нуриева.

Я, ничего об этом тогда не зная, тоже включился в защиту и написал письмо в редакцию «Правды» от имени рядового краснофлотца Дубовицкого. Ради важного дела свое воинское звание мичмана мне пришлось принизить.

По окончании стажировки нам должны были присвоить звание младшего лейтенанта запаса, командира БЧ-1 подводной лодки. Мы с Вольфом однажды были на подлодке — ходили в гости к приятелю, который там практиковался.

Тесное пространство, пронизанное бесконечными трубами, с запахом застарелой сырости и солярки нас испугало. Представить себя запертым в этом стальном каземате, погруженном на глубину, задраенным в своем отсеке герметическими люками было, честно говоря, страшновато.

Мы наслушались рассказов от старослужащих об «автономках», автономных походах подлодок в Мировой океан, часто к берегам США, без всплытия на поверхность (чтобы не обнаружили). «Автономка» на дизель-электрических лодках длилась до месяца — сколько могли выдержать люди, после этого экипаж меняли. Посреди синего моря останавливалось советское торговое судно, рядом с ним всплывала из пучин подлодка, с нее снимали одну команду и сажали другую.

Моряки рассказывали, что такой поход оборачивался каждому потерей зубов, волос, здоровья. Особенно тяжело было в дизельном отсеке. В режиме РДП (работа двигателя под водой) лодка шла на малой глубине, судовой двигатель засасывал воздух с поверхности, через большой поплавок с гибкой трубой. В поплавке устроен клапан, чтобы морская вода не попадала в двигатель. Когда поплавок накрывала волна, клапан исправно запирался, а дизель забирал необходимый ему для сжигания солярки кислород прямо из отсека с мотористами, на эти несколько секунд у них высасывало весь воздух из легких.

По военной базе ходили легенды о недавнем героическом походе под арктическими льдами.

В июле 1962 г. атомная подводная лодка «Ленинский комсомол» под командованием капитана 2-го ранга Л. М. Жильцова прошла подо льдами к Северному полюсу. Плавание подо льдами Арктики всегда таило в себе неопределенность, огромную зависимость от множества случайностей, высокую вероятность внезапного возникновения безвыходной ситуации. Наши подводники свыше 300 раз несли боевую службу подо льдами Северного Ледовитого океана.

На фоне такой воинской доблести два мичмана-джазиста из Ленинграда представляли собой фигуры комические, вроде героев фильма «В джазе только девушки», только без переодевания в женское. Когда настал день аттестационной комиссии по присвоению званий, мы повели себя как в начале службы, затушевались где-то позади всех, и нам подмахнули бумаги «по умолчанию». Господа офицеры прекрасно знали, чем мы занимались все эти месяцы, поскольку сами ходили на танцы и видели нас в оркестре.

В советских вузах учили бесплатно, но плата за образование была — два года следовало отработать там, куда пошлют. «Молодой специалист» не имел права уйти или перевестись. Комиссия по распределению маячила перед нашим выпуском как Страшный суд, с которого можно было отправиться в рай или ад.

Командовала этим Страшным судом декан судоводительского факультета Анна Ивановна Щетинина — первая в мире женщина-капитан дальнего плавания. Мы ее побаивались и по возможности обходили стороной, помня флотскую мудрость: «Всякая кривая вокруг начальства короче прямой».

Трудная молодость, полярные рейсы, война, годы заочной учебы, постоянная необходимость подчинять себе мужскую команду, выковали у Анны Ивановны стальной характер. С нею шутки были плохи, каждый шаг надо тщательно взвешивать. Ходили слухи об ее упрямстве и несговорчивости, о том, что все просьбы она выполняет с обратным знаком. Попросишься на Балтику — пошлет на Камчатку. Мне нужно было на Балтику, в Эстонское пароходство, к отцу, поэтому я решил проситься на Дальний Восток.

Отец, как все советские руководители, уцелевшие в 1930-е годы, был скуп на слова. Сталинская система бессловесного подразумевания развила в людях интуитивную способность на уровне диких животных. В разговоре он однажды обронил имя Анны Ивановны, давая понять, что он знает ее.

Потом уже я выяснил, что до 1949 года она плавала капитаном в Балтийском пароходстве и, конечно же, знала своего начальника, Бориса Иосифовича, тем более что муж Щетининой в войну был на Ладоге, как и отец. Анна Ивановна, естественно, тоже прекрасно знала, кто я такой и куда мне хотелось бы попасть, но по неписаным законам того поколения не могла ни малейшим намеком или жестом этого показать.