Сева Новгородцев - Интеграл похож на саксофон

Ленконцерт был отделением ВГКО. Раз в полгода кустовые руководители со всей страны съезжались на планерку и составляли общий график гастролей, поэтому свои будущие поездки мы знали на несколько месяцев вперед. Ленконцерт такжеобслуживал культурные нужды города, такие концерты назывались работойна журнале — в парке отдыха, во дворце культуры, в воинской части.

Однажды мы приехали по указанному адресу у Староохтинского моста, в клуб со сценой, и выяснили, что это большая психбольница. Концерт был дневной, видимо, чтобы пациенты не перевозбудились. Сидевшие перед нами зрители в казенных серых халатах и тапках вели себя спокойно и внешне ничем не отличались от публики на улице или в метро.

Мартик решил поднять им настроение. «А сейчас, — произнес он с наигранным оптимизмом, — мы сыграем вам веселую шуточную песню „Солнечным проспектом я… — щелк, щелк пальцами, — иду!“» Грянули ободряющие звуки ансамбля, от которых по залу расплывалась улыбка. Но один зритель в первом ряду, услышав их, сжался, как Пьеро, и через секунду разразился безутешными рыданиями. Его трясло, по щекам катились слезы.

На журнале нам предстояло сидеть долго, поэтому «свободные охотники» перенесли свои гастрольные поиски приключений на домашнюю почву. Эдик Л. ходил повсюду с басистом Виком Смирновым и незаметно втянул его в свой обыкновенный фашизм. «Вик! — говорил ему Эдик поощрительно. — Ты настоящий немецкий офицер!»

В механике гастрольного знакомства есть элемент экзотики. Артист — человек приезжий, тем и интересен, к тому же побудет недолго и уедет. Если все делать аккуратно, то и не узнает никто. В Ленинграде же ты не приезжий артист, ты свой, и экзотики в тебе нет.

Другое дело — с абитуриентками, девушками, приехавшими поступать в институт. Они вырвались из дома, обрели свободу, жаждут впечатлений, хотя и понимают это неотчетливо и по-провинциальному наивно. А тут — два молодых человека, люди столичные, музыканты. Интересно рассказывают, шутят, угощают, зовут к себе. По неписаным законам Невского проспекта тех лет, согласие прийти в гости означало готовность девушки на близость. Девушки, понятно, этого не знали, пока не оказывались в западне.

Стояло жаркое лето, абитуриентки ходили в тонких платьицах. В голове у Л. созрела сцена, он подходил к своей жертве с ласковым лицом и говорил, осклабясь: «Ну ты же хорошая девочка!» — после чего эффектным движением разрывал летнее платье на две части. Сложный психологический механизм, объяснить который я не берусь, подчас действовал магическим образом, вызывая синдром подчинения и отказа от ответственности за свои действия. Почти как в классической отговорке «была пьяная, не помню».

Л. рассказывал об этих встречах открыто, не стесняясь, и у меня складывалось впечатление, что происходившее было, конечно, насилием, но насилием драматическим, киношным, и к изнасилованию его отнести нельзя. Во всяком случае, девушки в милицию никогда не обращались.

Обратилась в милицию тетка одной из девушек. Она приехала с племянницей в Ленинград и с ужасом застала ее однажды поздно вечером в разодранном платье. Девушка долго не сознавалась, но потом рассказала, что с ней произошло. Делу дали ход. Дня через три, когда мы узнали о начавшемся следствии, было уже поздно, замять скандал не удалось. Положение осложнялось еще и тем, что Л. был не один — «настоящий немецкий офицер» Вик Смирнов был там же, поэтому следствие квалифицировало произошедшее как «коллективное изнасилование».

Состоялся скорый советский суд, Эдику и Вику дали по шесть лет. У Додика имелись связи по линии ДК им. Дзержинского, ему удалось добиться распоряжения осужденным отбывать сроки в Ленинградской области. Вик вскоре устроился заведующим складом матрацев и закрутил на этих матрацах роман с лагерной врачихой.

В лагерь, где находился Л., Додик приехал с побывкой днем, после обеда. Из мощных динамиков над всей территорией звучал знакомый сочный баритон, произносивший с театральной дикцией слова: «Заключенным барака номер шесть собраться на плацу! Повторяю — заключенным барака номер шесть собраться на плацу!»

Время, как бесконечные волны прибоя, перекатывает в памяти осколки жизни, сглаживает острые края, стачивает их в голыши, похожие друг на друга, так что и не сообразишь, от какого куска отколото. Не у меня одного это происходит. Читаю воспоминания музыкантов тех лет, с которыми ходили одними тропами, и понимаю — они запомнили иначе.

Несколько лет подряд я регулярно ездил слушать оркестр Вайнштейна, сначала в танцевальный зал ДК Первой пятилетки, потом, после 1962 года, в ДК Ленсовета.

В конце лета 1964 года оркестр Вайнштейна переехал из ДК Ленсовета к Нарвским воротам, во вновь отстроенный танцевальный зал. Открыли его 28 августа таким составом: трубы — К. Носов, А. Смирнов (Перл), А. Антонов, А. Гиневский; тромбоны — В. Мусоров, Б. Кричевский, Б. Кузнецов, А. Финкельштейн; саксофоны — Г. Гольштейн, В. Горбовский, Ф. Запольский, Г. Бурхард, Г. Фридман; валторны — В. Вилон, В. Груз, В. Мардкович; туба — Р. Минков; рояль — Л. Болдырев; контрабас — В. Неплох; ударные — С. Стрельцов; солист-вокалист и вибрафон — В. Милевский.

Внимательный читатель уже отметил для себя три валторны, инструменты для джаза крайне нетипичные. Два валторниста, Вилон и Груз, были блестящими оркестровщиками, они могли «снимать» с магнитофонных записей сложнейшие нагромождения гармоний, вроде тех, которыми славился оркестр Стэна Кентона или Гила Эванса.

У Володи Груза абсолютный слух, открытый еще в юности, когда он был военным воспитанником в музвзводе. Садист-старшина для развлечения наугад тыкал в фортепианные клавиши, заставляя «воспитона» угадывать ноты и аккорды. А когда тот ошибался, мог побить тяжелым кулаком. Это чрезвычайно обострило его природные способности, но напугало на всю жизнь.

Володя был человеком нервным, неуверенным и молчаливым. При знакомстве с девушкой он не мог выдавить из себя ни слова. Просто сидел и смотрел на нее, и в этом гипнотизирующем взгляде выражалось столько всего, что девушка в конце концов не выдерживала и кидалась к нему в объятья. В оркестре Володю прозвали «половым удавом».

Пианист Лев Болдырев был похож на молодого профессора — мягкая усмешка, очки, изысканные манеры. Его увлечение джазом было скорее надстройкой, чем базисом. Основа, консерваторская подготовка, проявлялась в его блестящем исполнении «Рапсодии в стиле блюз» Дж. Гершвина, которую он играл в концертных программах оркестра. Вайнштейну, боровшемуся с советской властью чуть ли не за каждую синкопу, гершвиновское музыкальное полотно придавало изрядную респектабельность — это козырь, которым можно крыть любой худсовет. После ухода Болдырева Иосиф Владимирович несколько раз пытался возродить рапсодию в программах разных лет, но того высокого класса достичь так и не удалось.