Андрей Танасейчук - Джек Лондон: Одиночное плавание

Всё это не столько о вымышленном доме «судьи Миллера», сколько о семейном гнезде Бондов в Санта-Кларе — доме, который так поразил Лондона в 1901 году. И «сыновья судьи» действительно «купались каждое утро» в бассейне. Только судью в реальности звали по-другому — досточтимый судья Хайрем Дж. Бонд, а дом называли «Усадьба доктора Бонда».

Наступившие уже в ноябре серьезные холода (температура нередко опускалась до минус тридцати), конечно, препятствовали какой-либо старательской деятельности. Чем занимались золотоискатели? Общались, ходили в гости, занимались приготовлением пищи (что требовало изрядного времени, как и походы за водой), починкой одежды и инструментов и… ссорились. Удивляться тут нечему — жизнь маленьким коллективом в замкнутом пространстве, разное социальное происхождение и привычки, разные характеры и темпераменты — всё это неизбежно вело к конфликтам и, нередко, очень серьезным. В связи с последним — важная подробность: после ноября в дневнике Фреда Томпсона (а вел он его более-менее регулярно) исчезают упоминания о Джеке Лондоне. С чем это связано? Как раз со ссорой Лондона с остальными обитателями хижины — собственными партнерами. Непосредственным поводом к конфликту стал следующий эпизод. Джек отправился за водой. В условиях Клондайка это означало: взять колун, сходить на Юкон, наколоть льда, погрузить глыбы на санки и подвезти добычу к хижине. Джек взял не колун (он его якобы не нашел), а первый попавшийся топор. Топор принадлежал Слоуперу — плотнику. Тот им не просто очень дорожил, а «лелеял и холил». Ведь это был главный инструмент его ремесла. Джек сломал лезвие. Дело едва-едва не дошло до драки [130] См.: Dyer D. Jack London. A Biography. Р. 95. . Конфликт удалось притушить только тогда, когда провинившийся переехал в другую хижину — к «Доку» Харви и «Берту» Харгрейву. С последними Джек познакомился и подружился уже на острове.

Разумеется, любой почитатель Лондона без колебания встанет на его защиту. Мол, не виноват Джек. Но это не совсем так. Похоже, наш герой сломал топор все же намеренно, и это стало последней каплей в конфликте, который, видимо, зрел уже давно. В дневнике Томпсона есть несколько записей с упоминанием Лондона периода обитания на Верхнем острове, и все они примерно одинакового свойства: мы все что-то делаем, а Джек только курит и разглагольствует. Там есть даже такая ремарка: «за все время он палец о палец не ударил». То есть взаимное раздражение росло. И вот… нашло выход.

Кстати, имеется и иллюстрация к вышесказанному — воспоминания Харгрейва о первой встрече с Лондоном: «Его хижина стояла на берегу Юкона неподалеку от устья реки Стюарт. Хорошо помню, как я в первый раз вошел в хижину. Лондон сидел на чурбаке и сворачивал сигарету. Курил он постоянно… Один из партнеров, Гудмен, занимался стряпней, другой, Слоупер, плотничал. Из тех слов, что расслышал, входя, я понял, что Джек насмешничает по поводу ортодоксальных убеждений Гудмена, а другой отбивается отрывистыми фразами, и оба смеются. Много раз потом и я испытал остроту выпадов Лондона…» Харгрейв отмечал и горячность Лондона в спорах, и даже некоторую задиристость. Во всяком случае, его товарищ никогда «не упускал возможность сунуть носом собеседника в его собственное невежество». Однако приписывал эту особенность только его молодости, но не характеру, который находил «искренним, веселым», а самого Джека — «человеком с неочерствевшим, юным сердцем» [131] Цит. no: Haley J. M. Wolf. The Lives of Jack London. P. 108 . Впрочем, если помнит читатель, у Лондона есть рассказ «В далеком краю», и в нем — такие строки:

«Когда человек уезжает в далекие края, он должен быть готов к тому, что ему придется забыть многие из своих прежних привычек и приобрести новые, отвечающие изменившимся условиям жизни. Он должен расстаться со своими прежними идеалами, отречься от прежних богов, а часто и отрешиться от тех правил морали, которыми до сих пор руководствовался в своих поступках. Те, кто наделен особым даром приспособляемости, могут даже находить удовольствие в новизне положения. Но для тех, кто закостенел в привычках, приобретенных с детства, гнет изменившихся условий невыносим, — такие люди страдают душой и телом, не умея понять требований, которые предъявляет к ним иная среда. Эти страдания порождают дурные наклонности и навлекают на человека всевозможные бедствия. Для того, кто не может войти в новую жизненную колею, лучше сразу вернуться на родину; промедление будет стоить ему жизни. Человек, распрощавшийся с благами старой цивилизации ради первобытной простоты и суровой юности Севера, может считать, что его шансы на успех обратно пропорциональны количеству и качеству безнадежно укоренившихся в нем привычек. Он вскоре обнаружит, если только вообще способен на это, что материальные жизненные удобства еще не самое важное. Есть грубую и простую пищу вместо изысканных блюд, носить мягкие бесформенные мокасины вместо кожаной обуви, спать на снегу, а не на пуховой постели — ко всему этому, в конце концов, привыкнуть можно. Но самое трудное — это выработать в себе должное отношение ко всему окружающему, и особенно к своим ближним. Ибо обычную учтивость он должен заменить в себе снисходительностью, терпимостью и готовностью к самопожертвованию. Так и только так он может заслужить драгоценную награду — истинную товарищескую преданность. От него не требуется слов благодарности — он должен доказать ее на деле, воздав добром за добро, короче, заменить видимость сущностью» [132] Пер. с англ. Н. Хуцишвили. .

Он, конечно, знал, о чем говорит, — испытал на собственном опыте. А трагическая история Картера Уэзерби и его визави — иллюстрация того, когда не получается «выработать в себе должное отношение ко всему окружающему, и, особенно, к своим ближним».

Но у любой медали, известно, две стороны. Виноват был, конечно, не только Лондон, но и его партнеры — очень трудно подчинять себя обстоятельствам, не каждый на это способен. Зато в обществе Харгрейва и «Дока» Харви Джек чувствовал себя комфортно, и зима прошла, как свидетельствовал он сам в рассказах жене, «в нескончаемых разговорах».

По просьбе Чармиан (вскоре после смерти писателя) Харгрейв написал воспоминания, и часть из них она приводит в своей книге:

«Там нас было совсем немного — в ту зиму в маленьком лагере старателей на Юконе. Мы оказались в полной изоляции, но в убогих хижинах обитало немало милых, замечательных душ. Расскажу вам о них, потому что, прежде всего, о них и писал Джек Лондон. Более того, едва ли среди них сыщется хотя бы один персонаж, кого он не обессмертил в своих сочинениях.

Был там один франко-канадец, по имени Луи Савар. Он был очень сдержан и немногословен — его невозможно было разговорить, он всегда отвечал скупо и односложно. У него были ярко выраженный франко-канадский акцент и совершенно особая манера говорить, которые так восхищали Лондона, а потому он никогда не оставлял попыток втянуть Савара в разговор. Этот самый Луи владел собакой по кличке Ниг — в ее жилах было явно немало крови ньюфа-унленда, и я думаю, что именно этот пес вдохновил Лондона на “Зов предков”. Однажды Луи взял собаку в поездку до Шестидесятой мили [133] Название поселка золотоискателей. , и когда Ниг увидел, что его хозяин собирается в обратный путь, пес убежал и вернулся в лагерь в одиночку, заставив Луи тащить санки самому 30 или 40 миль. Савар был так разгневан, что решил убить собаку, и только красноречие Джека Лондона уберегло псину от бесславного конца. Был еще Карти (которого на самом деле, я думаю, звали Картье), Лондон упоминает его, как мне кажется, по имени в одной из своих историй. Был еще Пикок, техасец. Он один и смог осуществить золотую мечту аргонавтов. Потом были еще Джон Торстен, Прюитт и Кью, гигант-ирландец… И профессиональный игрок был, его звали Хэнк Путнэм… И судья Салливан — он был одним из моих партнеров, как и доктор Харви. Нельзя, конечно, забыть о Стивенсе, потому что о нем в рассказах Джека о Клондайке написано больше, чем о любом другом из нас.