Андрей Танасейчук - Джек Лондон: Одиночное плавание

Путь был дальним и, разумеется, небезопасным, питание — однообразным (ели в основном лососей, которых ловили в Юконе), но проходил без особых приключений: 18 июня они уже прибыли в Анвик. До устья оставалось миль 300 или чуть больше, но Джек был совсем плох, и пришлось сделать длительную остановку. Городок был мал (впрочем, сейчас он много меньше, чем тогда), но в нем располагалась христианская миссия, а при ней — больница. Но главное, в Анвике был картофель. Он и спас Лондона — почти как в упомянутом выше рассказе (ну а откуда другой опыт?).

Об Анвике он вспомнил, когда сочинял очерк «Из Доусона в океан» (1897) — о путешествии к Берингову морю: «Только ко времени прибытия в Анвик, в 600 милях от океана, мы по-настоящему оценили все величие реки, по которой путешествовали. У форта Юкон, в 1300 милях от океана, он имеет ширину восемь миль; у Коюкука сужается до двух-трех миль, а от Косеревского [136] Современное название — Холли-Кросс. она выдерживает ширину восемь — десять миль до самой широкой дельты, где ее южный приток отстоит от северного более чем на 80 миль. У Анвика ширина реки 40 миль, а весенний подъем воды — от 30 до 40 футов. Такой огромной шириной река обязана острову, по всей видимости, крупнейшему речному острову в мире, который тем не менее не имеет названия» [137] Цит. по: Лондон Дж. Сочинения: В 2 т. Т. 2. С. 205–206. .

Несмотря на свое состояние, он смог оценить величие реки.

К конечному пункту путешествия, форту Святого Михаила (тот расположен в устье Юкона, на берегу Ледовитого океана), Джек уже окреп и смотрел в будущее с оптимизмом, о чем свидетельствует запись в дневнике: «Я покидаю форт Святого Михаила, и это восхитительный момент». Запись датирована 30 июня 1898 года — этот день стал последним в клондайкской эпопее.

Несколько лет спустя Джек Лондон написал: «С Клондайка я не вывез ничего, кроме цинги». Разумеется, это поза, и он отлично к тому времени понимал, что это совсем не так. Вероятно, он подразумевал тот факт, что не разбогател, не привез золота. Это так. Более того, покинув Аляску, Джек так и остался чечако — новичком. Он плохо знал местных индейцев и эскимосов, а то, что знал, рисовало в его представлении весьма неприглядную картину. Опыта золо-тоискательства у него почти не было, не выживал он при пятидесятиградусном морозе, не гнал через «белое безмолвие» собачью упряжку, едва ли даже сумел бы ее запрячь (да и собак у него тоже не было). И вообще, многого, что составляло рутину жизни старателя на Аляске, ему лично испытать не довелось. Но он очень многое увидел, услышал, наблюдал, и это глубоко и прочно отложилось в его памяти. Он знал золотоискателей — чечако и ветеранов, удачливых и наоборот, он видел смерть, опасность, подлость и благородство. Да и себя испытать сумел. Север «обнажал» человека, «выворачивал» его натуру — и это, конечно, уже тогда было очевидно писателю. Джек Лондон всегда стремился к знаниям — запоем читал книги, постоянно учился, самостоятельно и в школе, и в университете. Университета он не окончил (как, впрочем, и школы) и едва ли догадывался, что опыт, приобретенный на Севере, станет для него главным Университетом, серьезно и глубоко повлияет на его философию жизни.

Едва ли, возвращаясь из Клондайка, Джек Лондон даже в самых смелых своих мечтах мог предположить, что пройдет год с небольшим, и он с полным на то основанием сможет сказать о себе: «Я — писатель». А еще через год навсегда уйдет в прошлое и главное его проклятие — бедность. И жизнь совершенно изменится.

30 июня 1898 года он расстался с Аляской. Денег на обратный путь у него, понятно, не было. Все, чем он располагал, — кожаный мешочек (таким в обязательном порядке, чуть ли не первым делом, обзаводился каждый старатель), а в нем с десяток крупинок золота на сумму примерно в пять с половиной долларов. Увы, не он его намыл — это всё, что осталось после того, как Джек распродал свое немудрящее имущество (а расплачивались в Клондайке, разумеется, золотом) и не истратил в Анвике. Замечательный получился сувенир! Джек нанялся кочегаром на первый же пароход — тот шел в Ванкувер. Оттуда, уже пассажиром, на заработанные в плавании деньги добрался до Сан-Франциско, а затем на пароме в Окленд.

Знал ли он, что Джон Лондон умер? Похоже, нет, поскольку это известие стало для него тяжелым ударом. Хотя Джеку было известно, что тот ему не родной отец, но он искренне любил этого человека. Со смертью старшего Лондона закончилось пусть шаткое, но все же относительное благополучие семьи. К тому же Флоре пришлось взять к себе внучонка — шестилетнего Джонни Миллера, сына младшей дочери покойного супруга, Ады. Теперь дом тащила на себе Флора — ей опять пришлось заняться уроками музыки, взяться за шитье и вязание. Впрочем, она продолжала практиковать и спиритические сеансы. А в критические моменты помогала Элиза, подбрасывая то доллар, то два, а то и пять. Дом, в котором они жили, пришлось оставить и переехать в совсем уж непрестижный район. Само собой разумелось, что с возвращением Джек возьмет на себе функцию главы семьи — главного кормильца.

Если посмотреть на прежнюю жизнь Лондона, то можно заметить, что в предыдущие годы он вел себя довольно странно и непоследовательно: то целиком и без остатка (можно сказать, даже безжалостно) посвящал себя семье, работая и отдавая в дом последний цент (работа на консервной и джутовой фабриках, в трамвайном парке и т. д.), то наоборот — полностью ее игнорировал (эпопея с устричным пиратством, служба в «рыбачьем патруле», «Дорога», Клондайк). Казалось бы, вернувшись с Аляски, он должен был с удесятеренной энергией «взяться за семью». Но… ничего подобного. Буквально через день или два он отправился в Неваду — там случился очередной приступ «золотой лихорадки». Проще всего предположить: опять подхватил «вирус». Но после Клондайка у него неизбежно должен был выработаться стойкий «иммунитет» к подобным «заболеваниям». Скорее всего, данный поступок — следствие растерянности, да и переживаний тоже. Он любил человека, ставшего ему отцом (именно ставшего, а не заменившего!), и его утрата стала тяжелым ударом. К тому же молодой человек был явно не готов к роли главного кормильца семьи. Вполне вероятно, это был своеобразный «тайм-аут» — время, чтобы собраться и понять, что делать дальше.

Впрочем, в Неваде он не задержался: уже 12 сентября возвращается в Окленд, а 13-го пишет большое письмо Теду Эпплгарту (перед спонтанным отъездом за золотом он не удосужился окликнуть друга, да и возлюбленную тоже), которое начинается такими словами: